бы себя своей кистью и разрушил всё то, что моё.», но чувств и мыслей не читал, а слов сомнения и так не слушал.

Через час после содеянного раздался звонок. Разговор был коротким, хоть и сердце вырывалось из груди.

Положил трубку и через минуту на его счёт упала вся сумма. Единственным условием покупателя было: не афишировать, не привлекать к себе славу, что высшей категории.

Сослал случившееся на удачу, но сердцем чуял всё иначе, что всё не просто так.

Ошарашен был несколько дней, что счёт его переполнен и устанешь все деньги считать. Обеспечил себя на всю жизнь.

–Что ещё для жизни надо?

–Много чего!

К своим возможностям быстро привык, и понеслось: одни просят, другие спрашивают, а он ответит всем по разу и дальше о своём рисует, но уже не продаёт холсты.

«Вода – ты моя магия, а камень – мой кудесник, песком я ослепляю все глаза…», – его девиз на завтра, а сегодня он простой человек, рисующий не лучше других художников его планеты.

«Лучше смотрите, как я творю, а не глазейте на то, как мне творить не нужно!», – и такое бывало, когда бесил его кто-то, но сам понимал, что без изъянов творить способна лишь природа. Сам знал, что у совершенства нет предела

Цель – изменить этот мир и сделать его лучше? Как бы не так – он чаще смеялся над людьми, чем к ним испытывал жалость! «Зачем менять мир? Самому бы измениться…».

Изменить сознание людей или, просто, их философию? Что из этого менее рискованно, и, что более эффективно? Без разницы ему было на эти спонтанно приходящие мысли, потому что в то время его это совершенно не касалось и не волновало.

Вся жизнь, как один рисунок. Холст избалован, и жизнь была ему подобна. Нарисовал достаточно много картин – фейерверки, фонтаны, мосты, на юг улетающий ветер, но не хватало ему чего-то в них. Душу их не мог передать полотну.

Знал, что способен создать большее – настолько, что огонь не посмеет коснуться бумаги. С таким знанием совсем не просто живётся, приходится стремиться быть лучшим, не имея на это должных оснований и талантов.

Лучшим во всём или лучшим в своём? – Он выбирал второе. Пришлось возлюбить право многого себя лишать, хотя дано было столько, что можно смело жить десяток жизней…

Была в нём одна черта, что из разряда лучших – как бы не смотрели в него люди, как бы не заставляли скучать изучающим взглядом, они не знали, что от него ждать, и, на что он способен! Быть может, на подвиги, может, на жертвы или на жестокость, или на любовь. Много есть вариантов того, на что способен не каждый, и не все они разыщут нашу жизнь, и не все они в неё вернутся.

Жизнь его была какая-то стремительная. Вроде, что-то пытался, где-то, даже старался, и мало кто в чём-то его подводил, но время летит, а ноги ходят по тому же месту. Не этого он желал и в юности, и в детстве.

Много откладывал на завтра, считая, что завтра ничего в его жизни не изменится, и он всё также будет ходить на двух ногах, держать кисть в дрожащих пальцах, бережно вести её по полотну и также засыпать и просыпаться. Заметки на большое будущее оставлял лишь себе и верил в них, без сомнений верил…

Летит как-то на самолёте – внизу луга красивые, что рисовать их хочется не завтра, а сегодня. Спустился с неба – а это лишь репейник. И Арлстау ему говорит: «Что же ты так? Подвёл меня, колючий!», а он ему: «Ты не сдавай меня, что страшен я. Их сдавай. Я хотя бы свысока красивый.». Вот и приходилось лгать в своём творчестве – что всё хорошо, что репейник сегодня красивый…

Просыпаться любил от лучей солнца и не желал задумываться – почему. Наверное, потому что ценил тёплое, обожал быть согретым. Логично? Или это слишком нежно для мужика?!

Логика – ничто для солнца. Нравилось ему это и всё. Кто знает, что у него на уме?! Никто не знает ни о вкусах, ни желаниях. Из всех, кого он встретил на своей дороге, в основном, были персонажи, у которых всё, что на уме, было нарисовано на лицах. Но зачем быть таким? Есть дороги поинтереснее, неожиданней любых мастеров фантазии.

Знал человека, который всегда появлялся неожиданно. Всегда! Без права на ошибку. Как это у него получалось? Загадка. Он и сам не знал. Но в этом что-то есть, и это что-то художник ухватил для себя, чтобы поделиться с другими.

Художник просил у солнца необходимого. Не наглел поначалу, не капризничал. В ответ оно не всегда светило благосклонностью, но благо беспросветно, потому бывает незамеченным.

Важно, что он верил. Не обращал внимание отказам и продолжал просить: то особенного, не уточняя, чего именно, то невозможного, чего никто не может. Просит и всё, ничего с ним не поделать – и попробуй ему откажи.

"Убей свою воздушность! Говори со мной нормальным языком, и каждый жест исполню!», – иногда отвечало ему солнце его же собственными мыслями, но он ещё этих мыслей не слышал.

–Воздушность погубил, но убивать рука не поднимается!

–Значит, терпи…

Слово «Мочь» могущественно, потому могучий – тот, кто может! Только вот, зачем об этом просить, если он и так может то, чего другим не пришло бы, даже в мысли?! Разве, есть ещё что-то большее?!

Он видел души всех живых существ и называл это даром, хоть и любил временами скромно противоречить самому себе! Всегда противоречить не стоит, это не имеет никакого смысла, а смысл для него важнее пробуждения.

Да, далёкие люди не верили в его дар. Близкие, то делали вид, что верят ему, то глазели на него, как на умалишённого, как на сумасшествие.

–Не слишком ли разные глаза?

–Нет, они одни и те же.

Конечно же, бросая в пропасть все свои противоречия, он убеждал себя, что это самый важный дар, придуманный природой. "Ну ты загнул!», – отвечало зеркало.

–Единственное ли в роде? – спрашивал он в ответ.

–Так важно тебе это?

Застеснялся. Значит, было важно.

«Проницательный и непроницаемый!», – смешно восклицал он, рассказывая кому-то о себе, а в ответ получал ехидные, безутешные слова и мысли: «Ну видишь ты души людей и что? Ну можешь рассказать, как они у каждого из нас выглядят, а смысл? Мы все, конечно, рады за тебя, но рассказать то о человеке его сокровенности