Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«При таком количестве дел, я порой уже не знаю, стою ли я на ногах, или на голове», – писал Моцарт отцу и, в общем-то, не преувеличивал. Несколько лет спустя, явившись навестить сына, Леопольд Моцарт убедился в том, что жизнь «свободного художника» и впрямь нелегка. Он написал домой: «Я не в силах передать эту суету и беготню».
Людвиг ван Бетховен (1770–1827)Бетховен вставал на рассвете и, не теряя времени, усаживался за работу. Завтракал он чашкой кофе, которую сам готовил с великим тщанием (ровно 60 бобов на чашку – он отсчитывал их поштучно, чтобы гарантировать правильную дозу). Композитор садился за рабочий стол и писал до двух или трех часов, изредка прерываясь и выходя прогуляться, что укрепляло в нем творческий дух. Вероятно, именно по этой причине в теплое время года он успевал сделать значительно больше.
Пообедав, Бетховен отправлялся на длинную, энергичную прогулку, занимавшую почти весь остаток дня. Он клал в карман несколько листов нотной бумаги и карандаш, чтобы записывать пришедшие ему в голову музыкальные идеи. Под конец дня он заходил в трактир и читал там газеты. Вечера он проводил с друзьями или в театре, зимой предпочитал оставаться дома в одиночестве и читать. Ужинал он без особых затей – тарелкой супа и остатками обеда. Он любил есть неторопливо; ужин увенчивался кружкой пива и трубкой. По вечерам Бетховен редко занимался музыкой, и спать он ложился рано, самое позднее – в 21.00.
Особо стоит отметить необычные омовения, к коим Бетховен питал склонность. Его ученик и секретарь Антон Шиндлер описывает эту привычку композитора в книге «Бетховен каким я его знал»:
«Вода была главной отрадой и насущной потребностью его жизни. В этом отношении он был человеком скорее восточным, чем западным: по его мнению, Мухаммед предписал минимально необходимое человеку число омовений. Если во время утренней работы Бетховен не был одет для выхода, в своем домашнем платье он подходил к раковине и обильно поливал воду себе на руки, распевая при этом во весь голос гамму или же громко что-то мурлыча, после чего принимался бродить по комнате, тараща и выкатывая глаза, что-то записывал, а потом вновь принимался обильно лить воду и громко распевать. То были моменты глубочайшей сосредоточенности, и никому не следовало бы чинить ему в этом препятствия, однако же, как ни прискорбно, возникало два затруднения: во-первых, слуги не могли сдержать смех, отчего хозяин впадал в ярость и поносил их с таким неистовством, что еще более выставлял себя на посмешище. Во-вторых, он наживал неприятности с хозяином дома, ибо зачастую проливал столь много воды, что она сочилась сквозь пол на нижний этаж. Именно по этой причине Бетховен не пользовался популярностью в качестве жильца; пол в его комнате приходилось бетонировать, дабы вода не протекала ниже, а сам он даже не замечал лужу – этот источник вдохновения – у себя под ногами!»
[19]
День датского философа был в основном посвящен двум видам деятельности: творчеству и прогулкам. Писал он, как правило, по утрам, в полдень отправлялся на затяжную прогулку по Копенгагену, а затем на весь остаток дня вновь усаживался за работу. Именно во время прогулок его осеняли наиболее оригинальные идеи, и порой он так спешил набросать их на бумагу, что, едва переступив порог, бежал к конторке и писал стоя, не снимая шляпы и сжимая в левой руке трость или зонтик.
Энергию Кьеркегор поддерживал в себе кофе, который он потреблял после обеда, а также стаканчиком хереса. Израэль Левин, служивший у него секретарем с 1844 по 1850 г., вспоминает, что у Кьеркегора имелось на хозяйстве «по меньшей мере 50 чашек с блюдцами, но каждая пара была уникальна», и всякий раз перед тем, как выпить кофе, Левин должен был выбрать чашку и блюдце и каким-то образом аргументировать свой выбор. На этом странности данного ритуала не исчерпывались. Биограф Йоахим Гарфф пишет:
«Кьеркегор разработал свой собственный, весьма своеобразный способ пить кофе. Он радостно хватал пакетик сахара и принимался сыпать белый порошок в чашку, пока не насыплет гору, выше краев чашки. Затем струя черного, немыслимо крепкого кофе медленно растворяла эту белую пирамиду, и не успевал процесс закончиться, как стимулирующий сироп уже исчезал в желудке учителя, смешиваясь с хересом и поставляя необходимую энергию его кипящему и бурлящему мозгу. Этот мозг целый день работал с такой продуктивностью, что даже в сумерках можно было отчетливо видеть, как дергаются и дрожат усталые пальцы, сомкнувшись на изящной ручке чашки».
Французский философ и писатель эпохи Просвещения предпочитал работать в постели, особенно в свои поздние годы. Как рассказал один из знакомых Вольтера, частенько навещавший его в 1774 г., утро мыслитель проводил в постели, читая и диктуя новую книгу одному из секретарей. В полдень поднимался и одевался. Затем принимал посетителей или, если никто не пришел, продолжал работать, подкрепляясь кофе и шоколадом (он не обедал). Между 14.00 и 16.00 Вольтер вместе с главным секретарем Жаном-Луи Ваньером объезжал в карете поместье. Затем он вновь работал до восьми вечера, а потом выходил к ужину в компании вдовствующей племянницы (и своей многолетней любовницы) мадам Дени и других домочадцев. На этом рабочий день не заканчивался: после ужина Вольтер возобновлял диктовку и продолжал ее порой до глубокой ночи. Согласно подсчетам Ваньера, они работали в среднем по 18–20 часов в сутки. Вольтера такой расклад вполне устраивал. «Обожаю жить в клетке», – писал он.
Бенджамин Франклин (1706–1790)Знаменитый «план Франклина», который великий просветитель включил в свою «Автобиографию», предусматривал достижение морального совершенства за 13 недель. Каждая неделя посвящалась одной конкретной добродетели – умеренности, опрятности, терпению и так далее, а все отступления от добродетели фиксировались в календаре. Франклин был уверен: если он сумеет на протяжении недели хранить верность избранному качеству, это войдет в привычку и можно будет перейти к следующей добродетели, причем каждый раз он будет допускать все меньше отступлений от идеала. Проступки отмечались черными точками в календаре, покуда преображение не завершалось, после чего, думал Франклин, ему потребуется лишь периодический «осмотр и ремонт» укоренившейся морали.
План удалось в какой-то мере осуществить. Сначала он повторил этот цикл несколько раз подряд, затем назначал себе один курс ежегодно, а там и раз в несколько лет. Но добродетель Порядка – «Пусть все вещи лежат на своих местах и каждому делу отводится свое время» – так и ускользнула от него. У Франклина отсутствовала природная склонность хранить бумаги и прочее имущество в строгом порядке, а усилия по поддержанию порядка давались ему с таким трудом, что он чуть было не бросил дело. К тому же его бизнес, типография, постоянно требовал внимания, и Франклин не всегда мог следовать намеченному им жесткому расписанию. Идеальный распорядок дня, также внесенный в маленький «дневник добродетели», выглядел следующим образом:
