– Знал бы, во что все это выльется – был бы осмотрительней. Ну не бросать же теперь пить, в конце концов. – Замечание показалось мне резонным и оправдывающим странные поступки. Решив, что неприятный момент встречи ограничен расписанием Сапсана, я успокоился и начал сборы. До отправления поезда оставалось шесть часов.

После окончания института прошло двадцать лет. Я знал, что Наташа вышла замуж за какого-то араба, с которым жила все пять лет обучения, и уехала с ним куда-то на Запад. Или на Восток… Я почти не вспоминал её. Волнующие картины иногда будил только запах арахисового масла. Удивительным образом очень долго после близости с любой женщиной во рту у меня появлялся ощутимый вкус арахисового масла…

* * *

Наташа была моей первой женщиной. Вернее, не совсем первой, если говорить о физиологическом смысле этого понятия. Первой была другая, но то скорее было от безысходности. Натали же стала по-настоящему первой. Меня, неопытного и застенчивого первокурсника из Баку до глубины души поразило, что она относилась ко мне, как к Мужчине. И хотя она была старше меня на два года (в институте почти недосягаемая разница в возрасте) во всех её поступках отчетливо чувствовалось уважение. В постели она была покорна, но умело направляла мои действия, а после секса вставала первой и, о боги, обтирала меня смоченным теплой водой полотенцем и приносила чай. А потом обязательно готовила ужин, что для растущего организма было самой желанной наградой. Не знаю, может, потом мне просто не везло, но больше такого уважения к мужскому началу я не встречал. Первая наша близость запомнилась мне не самим сексом (в двадцать лет как-то не придаешь значения деталям и нюансам), а невероятно вкусным ужином – курицей по-бедуински. Так это блюдо называла Наташа. Уж не знаю, делали ли это блюдо бедуины, но я мысленно благодарил автора рецепта этой божественной курицы в густом арахисовом соусе. По негласному правилу наши встречи имели четкую взаимную заинтересованность. Секс в обмен на курицу по-бедуински.

* * *

– Так ты поцелуешь меня? – Да, именно требовательность сквозила в её голосе. Не просьба, не пожелание. Она требовала и требование это подкрепляла пронзительным взглядом.

Подождите… Целоваться на перроне Курского вокзала? Не в Париже или Милане. В Москве, среди снующих бомжей, работяг и якутов-носильщиков? Но сил противиться её требованию я не нашел.

Изобразив на лице теплоту и радушие (которое, однако, нельзя было бы принять за чувственность), я обнял ее за голову и поцеловал. Аккуратно, как бы остерегаясь сделать ей больно. Лоб, глаза, скулы… Она казалась безучастной к поцелуям, хотя явно чего-то ждала. В какую-то секунду этого мучительно долгого поцелуя мне даже показалось, что она считает про себя, словно ныряльщик под водой, опустившийся на дно ради спора на время. Но когда мои губы коснулись уголка её рта, ныряльщик, сидящий в ней, выдохнул. Она хищно впилась в меня и…

* * *

В институте мне, с одной стороны, льстило такое знакомство. С другой, по общаге ходило много молодых и явно неопытных первогодок. Мне хотелось опробовать все техники, выученные с Натали. Она же очень ревностно относилась к какому-либо флирту с моей стороны. Хотя сама к тому времени почти жила с аспирантом из дружественной Сирии, и в межобщажной жизни относилась к категории интердевочек – так называлась каста девушек, общавшихся исключительно с иностранными студентами. Вероятно, именно это знакомство и наделило Наташу талантом превращать московскую курицу в бедуинский шедевр. Однако в ответ на мои справедливые ответные претензии, она говорила, что это разные вещи и что она старается для нас. Кстати, так и не понял, что же она тогда имела в виду.

Хотя после одного случая эти слова, часто повторяемые ей, наполнились достаточно глубинным смыслом.

* * *

Невольно отпрянув, я сразу даже не смог разобраться в происходящем, понять причину нечеловеческого страха, который охватил мой мозг в тот момент. Мне показалось, что она не просто целовала в ответ. И это совсем не было похоже на прощальный поцелуй. Такой, знаете, как в последний раз. Нет. Она словно тянула меня за собой. Куда-то глубоко и безвозвратно. Она вытягивала из меня жизнь, словно заполняя образовавшиеся пустоты собой, своей жизнью, своей тайной, болью, страхом и еще чем-то пугающе холодным. Я практически в ужасе оторвался от неё и увидел в наполненных слезами глазах отчаянье, обиду, страсть… Что-то нечеловеческое, явно не имевшее ничего общего с беззаботной жизнью, протекавшей вокруг, руководило ей в этот, самый страшный момент моей жизни.

* * *

В один из вечеров она поймала меня в лифте общежития и буквально затащила в свою комнату.

– Я должна тебе что-то сказать. Только не переживай, ничего страшного. – Она пристально смотрела мне в глаза, держа за руки. Мои ладони внезапно вспотели. Еще бы – эти слова показались мне страшным, но ожидаемым громом: «ничего страшного» явно означало что-то очень неприятное, а «не переживай» не только подтверждали справедливость первого утверждения, но и обещали, что переживать я буду. Причем, долго. И, скорее всего, бесполезно. Переживать так, как мне тогда, казалось, можно было по двум примерно одинаковым причинам – незапланированная беременность и СПИД.

Так как оба этих варианта в понимании бакинского юноши означали примерно один конец, я, собрав в кулак всю свою волю и мысленно посылая проклятия тому человеку, который нас познакомил, стал ждать вердикта. Но не тут-то было:

– Только скажи, что ты не перестанешь со мной общаться и простишь меня?

«Скорее всего, СПИД», – почти облегченно подумал я. Тут хотя бы с родителями не надо знакомить.

Во всем можно найти плюсы. Конечно, она могла подумать, что я брошу ее с еще не родившимся ребенком, и поэтому тянула всю эту сцену. Ну давай скорее!

– Точно не обидишься? Мне так неудобно, что я во всё это тебя втянула… – Да скажешь ты, наконец, или дождешься, когда я потеряю сознание от страха? Так думал я, но губы пробормотали что-то вроде этого:

– Нет, конечно, все будет хорошо. – Черт, ничего хорошего уже не будет, что за скотская манера?!!

– Понимаешь, Ахмед заболел какой-то заразой и мог заразить меня, а я, соответственно, тебя. Но ты не переживай, это не опасная болезнь, какая-то обычная инфекция.

Вы были когда-нибудь счастливы от подобных слов? Тогда вы меня поймете. Известие о том, что я, возможно, заразился какой-нибудь гонореей, вмиг сделало меня счастливейшим человеком если не мира, но Москвы точно. С трудом удержавшись от желания обнять ее, я бодро произнес, что сам справлюсь с этой проблемой и обращусь в КВД.