— Но я слышал, что лучший из ваших псов тоже заболел.

— Качка и холодная морская купель едва не доконали этого пса, он отказывался от еды и, кажется, смирился с гибелью. Но я закидал его в сено, где за сутки он ожил, отогрелся и теперь уже ест, как все. Еще одного пса смыло волной за борт, но, к счастью, следующая волна вернула его на палубу. Все мы очень удивились такому странному спасению, поэтому дружно выхаживаем этого пса.

Скотт поднялся из-за стола, медленно прошелся вдоль него и, остановившись напротив каюра, с иронической ухмылкой спросил:

— Если бы вам, господин Гирёв, представилась возможность одному дойти на нартах до полюса, вы решились бы?

— Между Сахалином и Амуром я намотал столько миль, что хватило бы на путь от Южного полюса до Северного, — спокойно заметил каюр. — Дайте мне одного попутчика — и я готов выступить.

В течение какого-то времени Скотт удивленно всматривался в исполосованное морщинами лицо каюра, а затем без какой-либо иронии поинтересовался:

— И каким же видится вам этот поход? Как вы организовали бы его?

— От последнего склада, заложенного вспомогательной группой, мы уйдем с двумя нартами, груженными провизией и кормом для ездовых, да еще с десятком запасных собак, — каюр произносил это с такой твердостью, словно вопрос о его личном походе к полюсу уже был делом решенным. — Вернемся на одних нартах, пустив два с лишним десятка собак на корм и собственное пропитание.

— Э, да вы, оказывается, уже все обдумали?! И даже выработали свой план покорения полюса.

— Не обдумавши все как следует, на такое дело идти не стоит, — очевидно, забывшись, по-русски ответил Дмитрий, но Сесил сразу же перевел его слова. — У нас, у сахалинских каюров, не зря говорят, что «Ледовый тракт только потому и существует, что исправно платит дань смерти».

Выслушав перевод этих слов, Скотт попросил лейтенанта повторить их и только потом согласно кивнул.

— Наверное, так оно на самом деле и происходит. Вы, простой каюр, уверены, что, получив необходимые инструменты, сумели бы обнаружить полюс, точнее, установить его местонахождение по астрономическим наблюдениям?

— Не уверен, — продолжал переводить его ответы Мирз. — Особенно сомневаюсь в том, что астрономическим определениям простого русского каюра поверили бы в Англии. Полюс — это ведь не верстовой столб на почтовом тракте, а черт знает что и чем помеченное. Поэтому-то и спутник мой должен быть человеком, способным определить, где именно этот пуп земли находится. Это все, что от него требуется, а уж я по компасу вести буду столько, сколько понадобится.

— Где вы нашли этого русского, Мирз? — едва заметно улыбнулся Скотт.

— Известно где — в России. По-моему, неплохой, знающий свое дело каюр.

— Разве не чувствуете, как он опасен? Того и гляди, сам рванет к полюсу, опережая нас.

— Он и в самом деле опытный каюр. Снежная пустыня для него столь же привычна, как для нас — английские лужайки.

— Без вас к полюсу не уйду, — тоже с улыбкой заверил капитана Дмитрий Гирёв. — С вами — пожалуйста. Так что берите меня в спутники, господин полковник флота, — не ошибетесь.

Прежде чем ответить, англичанин решительно покачал головой.

— С удовольствием взял бы вас, каюр; такие люди лишними в экспедиции не бывают, но… вы ведь подданный Российской империи. Само ваше появление на полюсе тут же позволит русскому императору заявить свои претензии на него и на всю разведанную нами часть Антарктиды.

Каюр наткнулся на холодный, явно высокомерный взгляд англичанина, и так и не понял: шутит он или же всерьез опасается, что появление на полюсе русского каюра может вызвать настоящий имперский переполох.

— Если понадобится, я готов подождать вашего возвращения за полмили от полюса, — тоже всерьез произнес Гирёв, разве что глаза его по-прежнему излучали некую хитринку. — К слову, я слышал, что свои походы Амундсен проводит на собаках, приглашая с собой эскимосов, которые обычно идут впереди основной группы и строят для него снежные дома — иглу. Те самые, в которых веками спасались от пурги и морозов их предки. Если таким же способом он будет двигаться к Южному полюсу, то достигнет его, не обморозив ни одного человека. И дай-то бог, чтобы не оказался там раньше нас. Причем подданство проводников-эскимосов смущать его не станет.

— Да вы не только каюр, но и дипломат, — съязвил полковник флота.

— И, ради бога, не доверяйте тем, кто советует вам полагаться в этой ледовой пустыне на лошадей, — не придал значения его словам Гирёв. — Веками проверено, что в снегах да во льдах на лошадь надежды нет. Уж лучше бы приказали завезти сюда ездовых оленей.

Англичане переглянулись, и Мирз виновато опустил глаза, принимая на себя вину за бестактность подчиненного. Он-то прекрасно знал, что Нансен, Шеклтон, многие другие странники полярных пустынь тоже не советовали Скотту связываться с лошадьми, которых даже вдоволь напоить в Антарктиде — и то проблема, потому что для этого надо растопить множество снега, превращая его в десятки ведер воды. И это — при отсутствии какого-либо топлива, при невозможности разводить большие костры. А как быть со многими тоннами сена и прочего корма, без которых лошадкам, пусть даже таким невзрачным и неприхотливым, как пони, не обойтись?

Для Мирза и Гирёва не было тайной, что для девятнадцати пони Скотту пришлось загрузить на судно сорок пять тонн прессованного сена, плюс еще четыре тонны «вольного» сена для корма во время морского перехода, а также одиннадцать тонн отрубей и жмыха, превратив при этом судно в конюшню и плавучий сеновал. Но главная беда заключалась в том, что кони были совершенно не приспособлены к жизни в условиях ледовой пустыни.

И все же Роберт Скотт отдавал предпочтение именно им, своим лошадкам, питая при этом какое-то странное предубеждение к собакам и каюрам.

— Собачьи упряжки, лейтенант Мирз, без дела тоже не останутся, — уловил капитан озабоченность «ездовиков». — Поэтому тщательно осмотрите всех собак и продумайте, что можно сделать, чтобы все они сошли на берег пригодными для работы.

— Так или иначе, а к полюсу мы придем первыми, господин полковник флота, — попытался тот сгладить простодушную прямоту каюра. — Я в этом уверен.

— Мне бы вашу уверенность, лейтенант, — неожиданно парировал Скотт. — Многим я пожертвовал бы, чтобы проникнуться ею.

Ну а что касается любви к пони, то Роберт никогда и не скрывал своей увлеченности этими лошадками. Той увлеченности, которая сформировалась в его сознании еще в детские годы, когда, после подготовительных занятий с гувернанткой, он, в возрасте восьми лет, поступил в школу в Сток-Дэмэреле. Вот тогда-то ему и пришлось из загородного поместья Аутлендс каждый день добираться до школы на подаренном ему отцом пони Белло — спокойной, покладистой лошадке, словно бы понимавшей, что неопытный наездник ее — еще совсем ребенок.