Лань с поразительной ясностью видела, что в этом мире богов не существует.

Только монстры в облике людей.

Их было двое. Крепкие элантийские солдаты, облаченные в доспехи. Грохочущими шагами они прошли мимо Лань. Инстинктивно взгляд девушки метнулся к их запястьям, и от увиденного у нее перехватило дыхание. Никакого блеска металлических браслетов на запястьях, сидящих так туго, что они, казалось, срослись с плотью. Эти руки не могли вызвать огонь и проливать кровь щелчком бледных пальцев.

Значит, просто солдаты.

Когда она проходила мимо, один из них остановился. Дверь была всего в нескольких шагах, прохладный вечерний воздух уже коснулся ее лица. Сердце Лань дрогнуло, как у кролика, на которого смотрел орел.

Ангел вытянул руку и сжал пальцами ее запястье.

В животе Лань расцвел страх.

– Смотри, Максимиллиан, – позвал солдат, другой рукой приподнимая край ее дули. Лань, смотря в его по-юношески зеленые, как летний день, глаза, удивлялась, как мужчина может сделать цвет олицетворением жестокости. Лицо солдата могло бы принадлежать одной из мраморных статуй крылатых стражей, которые элантийцы воздвигали над дверями своих домов и в своих церквях: красивое и совершенно лишенное человечности. – Не думал, что найду в подобном месте такой прекрасный экземпляр.

Лань выучила элантийский язык. Ей пришлось это сделать, чтобы работать в чайном домике. От этого языка кровь стыла в жилах. Слова элантийцев были длинными и раскатистыми, совсем непохожие на резкие иероглифы хинской речи. Элантийцы говорили медленно, неторопливо, как люди, опьяненные властью.

Лань стояла тихо, даже не смея дышать.

– Оставь эту штучку, Доннарон, – окликнул первого напарник. Он уже был на полпути к стойке, где старик Вэй согнул спину и с подобострастной улыбкой на лице склонил голову. – Мы на дежурстве. Сможешь повеселиться, когда закончим.

Пристальный взгляд Доннарона прошелся по лицу Лань, скользнул вниз по ее шее и дальше. Уже от этого девушка почувствовала себя оскорбленной. Ей хотелось выцарапать эти юные зеленые глаза.

Ангел одарил Лань широкой улыбкой.

– Какая досада. Но не переживай, мой маленький цветочек. Я не отпущу тебя так легко. – Давление на ее запястье слегка усилилось, как обещание или угроза, а после солдат отпустил ее.

Лань, спотыкаясь, двинулась вперед. Схватившись за дверную ручку, одной ногой она уже переступила порог, но заколебалась.

Девушка оглянулась.

Силуэт старика Вэя казался маленьким рядом с внушительными элантийцами, тенью в лучах заходящего солнца. Всего на одно мгновение торговец бросил на нее взгляд своих слезящихся глаз, и Лань уловила едва заметный кивок.

Иди, я’тоу.

Лань толкнула дверь и бросилась бежать. Она не останавливалась, пока не оказалась достаточно далеко от каменных парапетов, отмечавших вход на вечерний рынок. Впереди простиралось темное пространство – Залив Южных Ветров, отливающий малиновым, когда в его волнах отражались осколки угасающего солнца. Здесь ветры были резкими и солеными. Они грохотали над деревянными причалами и свистели над старыми каменными стенами Хаак Гуна, как будто хотели поднять саму землю.

На что это похоже – быть таким свободным и таким могущественным? Возможно, однажды она узнает. Возможно, однажды она сможет сделать больше, чем просто подарить старому, больному человеку тонкую серебряную ложку и убежать, когда опасность постучит в дверь.

Лань подняла лицо к небу и вздохнула, массируя ту часть запястья, до которой дотронулся солдат, пытаясь стереть ощущение его пальцев. Сегодня было зимнее солнцестояние, отмечающее двенадцатый цикл элантийского завоевания. Поскольку высшие элантийские чиновники собрались на торжество, правительство, вполне ожидаемо, усилило патрулирование крупнейших хинских городов. Хаак Гун был Элантийской южной заставой, жемчужиной торговли. Он уступал только Небесной столице Тяньцзин или, как его теперь стали называть, Городу короля Алессандра.

«Двенадцатый цикл, – подумала Лань. – Боги, неужели это было так давно?» Она до мельчайших подробностей помнила, как разрушился ее мир.

Снег, падающий как пепел.

Завывающий в бамбуке ветер.

И песня деревянной лютни, возносящаяся к небесам.

Когда-то у нее было имя, подаренное матерью. Лянь-Эр, что означает «лотос» – цветок, который расцветает там, где нет ничего, кроме грязи, подобно проблеску света в самые темные времена.

Они отняли у нее это имя.

Когда-то у нее был дом. Большой, с внутренним двором, где росли зеленые плакучие ивы, обрамляющие озера. С каменными дорожками, усыпанными лепестками вишни, с верандой, открытой навстречу буйству жизни.

Они отняли у нее этот дом.

И у нее была мать. Любящая мать, которая учила ее историям, сонетам и песням, которая, переплетя свои пальцы с ее, обнимая весь ее мир, штрих за штрихом взращивала в ней искусство каллиграфии на мягких пергаментных страницах.

Они забрали и ее мать тоже.

Вдалеке раздался долгий, гулкий звон сумеречных колоколов, вырвав Лань из воспоминаний. Девушка открыла глаза, и перед ней снова предстало одинокое, пустое море, отзывающееся эхом всего, что она потеряла. Когда-то давно она, возможно, уже стояла здесь, на краю своего мира. Тогда она пыталась осмыслить, почему все пошло под откос, как она оказалась ни с чем, кроме разбитых воспоминаний и странного видимого только ей шрама.

Но по мере того как звон колоколов разносился по небу, на Лань наваливалась реальность. Она была голодна, устала и опаздывала на вечернее представление в чайном домике.

Свиток казался многообещающим, но… Она снова провела рукой по левому запястью. Каждый штрих странного, неразборчивого иероглифа неизгладимо отпечатался в ее памяти.

«В следующий раз, – сказала она себе точно так же, как делала это на протяжении последних одиннадцати циклов. – В следующий раз я расшифрую сообщение, которое ты оставила мне, мама».

А сейчас Лань сняла дули и отряхнула рукава.

Ей нужно было вернуться в чайный домик, чтобы не нарушать условия контракта.

Она была обязана прислуживать элантийцам.

На завоеванной земле единственным проявлением победы было выживание. Не оглядываясь, девушка повернулась лицом к красочным улицам Хаак Гуна и начала подниматься на холм.

2

При жизни ци сверкает и движется как ян.

После смерти ци становится холодной и застывает как инь. Тело с беспокойной ци свидетельствует о беспокойной душе.

Чо Юн, Императорский Заклинатель Духов «Классика смерти»

Магазин лежал в руинах. Ночной воздух пропитался едким запахом магии металла.

Цзэнь стоял в тени полуразрушенных домов одного из переулков Хаак Гуна, шокированный масштабом разрушений, произошедших всего в нескольких шагах от него. Хотя в этом не было ничего неожиданного или необычного. С самых первых завоеваний подобное творилось сплошь и рядом, но он все же был не готов к такому дерзкому проявлению насилия и доминирования в предполагаемой жемчужине элантийской власти. Цзэнь мог принять предупреждение на свой счет: элантийцы