Анна вышла на улицу и сразу захлебнулась дождем и ветром. Сумка рванулась с локтя, а зонтик раскрылся и вдруг с треском вывернулся нелепым цветком. Тонкая железная косточка вырвалась из ткани, зонтик мелко затрепетал, однако с упрямой силой потащил ее против воли куда-то вбок. Она повернулась спиной к ветру в надежде, что зонт, образумившись, снова станет надежной полусферой защиты. Но обезумевший зонт, прочертив дугу, треща и вырываясь, потянул ее за собой. Он набрал небывалую силу, тащил, вел ее и наконец резко кинул в сторону и прижал к медленно плывущей по воде серебристой машине. Осторожно открылась дверца, и в этом затопленном, хлещущем мире она увидела даже на взгляд сухую и теплую руку, твердо-белую на черном. И широкой волной из чрева машины потянуло чем-то незнакомо душистым, дорогим, слегка сладковатым. Перегнувшись от руля, на нее смотрел Андрей.

– Ну, скорее же! Разве можно? – чуть хмурясь, почти с упреком проговорил он. – Ну же! Садитесь! Да бросьте вы этот зонт.

Анна постаралась нащупать защелку зонта и закрыть его. Волосы и дождь, ослепляя, прядями лились по ее лицу. Но зонт с облегчением вздохнул, втянул в себя кольцо ветра, вырвался из рук и тут же, припадая к лужам и вспархивая, исчез в круговерти дождя. Стало ясно, что он сродни и даже часть этой потерявшей разум стихии.

– Я мокрая, – растерянно сказала Анна.

– Так я и говорю, вся мокрая, – повторяя ее слова, воскликнул Андрей. – Скорее же, конечно!

Сильная рука потянула Анну, и она боком упала на теплое нагретое сиденье, сразу прилипнув мокрой спиной к коже кресла. Андрей ловко подхватил ее под колени, приподнял, и она уже вся очутилась в машине. Андрей с жадной поспешностью захлопнул дверцу.

– Вы! – сказал он.

Он дышал тяжело. В полумраке, устроенном дождем, невозможно было разглядеть его глаза. Но Анна чувствовала материальную тяжесть и вес его взгляда. А дождь сложился в один монотонный рокот, и, наконец, обвал воды накрыл их ровно гудящим колоколом. Платье облепило Анне плечи, грудь, по ноге ледяной змейкой сбежала струя воды. Ей стало стыдно, что она такая мокрая и сквозь холодящую ткань проступили соски.

– А Нонка… Нонна, она сегодня до семи, – совсем тихо сказала Анна.

– Вы что, не знаете? Разве вы не знаете? – Андрей поглядел на нее.

Снаружи, раздвинув сплошной водопад, расплющилось о стекло широкое мужское лицо, а рядом прилипла белая, без складок, вырезанная из куска сала пятерня.

– Шеф, подвези… шеф, а? – прохлюпала морда, расплываясь в пьяном блаженстве.

Но дождь тут же без труда смыл лицо, руку, голос. Да и города больше не было, не было домов, только ровный шум падающей воды. Анна почувствовала руки Андрея на своих плечах. Она запрокинула голову так, что звякнули шейные позвонки. Но объятие оказалось коротким, невесомым, а поцелуй оскорбительно несытным. Анна застонала в усилии продлить его, но руки Андрея распались на куски. А когда она нашла в себе силы взглянуть на него, он, пригнувшись к рулю и будто забыв о ней, гнал маленькую капсулу сквозь толщу воды.

Потом сам собой возник темный высокий подъезд. Анну почему-то обрадовал терпкий уксус с корицей, застоялый кошачий запах. Не сон. Не сплю. Это я. И пахнет кошками…

Тут какое-то огромное насекомое в рост человека перебежало темноту. Впрочем, лицо у насекомого тоже было человечье. Блеснули красным плоские глаза.

– Эй ты, постой! Чего тебе? – Андрей резко остановился.

Но незнакомец разом сгинул, его засосал проем черноты, послышался долгий гул. Анна отшатнулась, но руки Андрея подхватили ее.

Потом она увидела, как теплится пучком зрелых колосьев низкая лампа. Комната ждала ее, и Анна сразу это поняла. И огромная тахта, раковиной раздвинув створки, затягивала и тоже ждала. Вдруг взгляд Анны насторожил слишком откровенной белизной хитро высунувшийся край простыни. Да и тяжелое покрывало было отогнуто умышленно ровным уголком, тоже с намеком. Анна попятилась было, но ее настиг тяжелый, вязкий, бесконечный поцелуй. Она бессильно повисла на руках Андрея. Услышала затаенный стрекот молнии, торопясь, вскинула руки и выскользнула из мгновенно высохшего платья, которое вдруг, потрескивая, прилипло к ее боку. Анна почувствовала на коже мелкие укусы. Но Андрей усмирил полное хитрого электричества платье, и оно покорно провалилось вниз. Она успела завести руки за спину и расстегнула лифчик. Лифчик упруго скакнул в сторону и исчез. Анна вдруг поняла, что лежит на спине, запрокинутая навзничь.

Пусть, пусть, пусть… Но это не губы шептали, а что-то внутри нее, отпуская, смывая память. Ею овладело теперь только одно: нестерпимое ожидание, и она, замерев, торопила то, что приближалось к ней и сейчас должно было неминуемо разразиться. Она закрыла глаза, призывая на помощь темноту, и вот уже он, выстланный теплым мраком, – обморок предвкушения. И потому так неожиданно, страшно и стыдно было вернуться на поверхность, открыть глаза и увидеть, как бесконечно тянутся ее колготки. Андрей ловко стаскивал их, и они протянулись через всю комнату и дальше, две длинные, телесного цвета, плоские ноги. И вот уже Андрей там, в углу, вот он уже прошел сквозь стену, а все тянет и тянет. Анна видела его где-то далеко-далеко, но ослепительно ярко, как из темноты смотришь в замочную скважину. Господи, еще рывок, и он утянет ее куда-то. Анна завизжала от ужаса и вскочила, проваливаясь по колени в мякоть постели. Но Андрей кинулся на нее, подмял под себя. Тут, смилостивившись, начал слабеть и померк свет. Все ее естество открылось, жадно раздвинулось навстречу ему. Еще жарче, глубже, достать до самого дна. И страх, что этого не хватит. Еще, еще немного, иначе, если ее не накормить этим досыта, она не выдержит, умрет. А… вот оно. Несколько кипящих содроганий и провал в сытость, в небывалый покой.

Больше не было тела, только замирающее в глубине мерцание плоти. И темнота, теплая и густая, чтоб невесомо плавало то, что прежде было ее телом. Так вот оно что! Так вот все из-за чего! Как же так? А я даже не знала, что такое бывает. Серое лицо Милочки, когда она прибегает за больничным после аборта. Губы злые, синие, а глядят на меня с жалостью. Значит, она знает? А может, и еще кто-то знает. Все знают, одна я…

Тела не было, был покой и отсутствие тела. Она углубленно вживалась в затихающее наслаждение. Оно кончилось покоем, и это было счастье. Анна не спеша познавала себя, пугаясь еще открыть глаза. Андрей тихо и часто дышал рядом, и рука его, лаская, медленно скользила вдоль вытянутой руки Анны.

– Анна, Анна, даже не верю, – шептал Андрей. Анна с удивлением услышала: Андрей что-то говорит, может быть, даже давно говорит. – Любимая, это ты, теперь моя…

Это были те слова, которых Анна ждала, каждое слово было угаданным и падало в приготовленную теплую ямку души. И как досадно было внезапно услышать – что это? – да, цоканье копыт по грубому каменистому булыжнику совсем рядом за окном.

«Лошадь? Какая лошадь, откуда? – не удивилась, скорее подосадовала Анна. – Лестница, ведь была же лестница, мы поднимались долго, лифт не работал, много лестниц, потом Андрей… – ее мысль споткнулась на его имени. – Он нес меня на руках, ему было тяжело, я почувствовала. А копыта цокают будто прямо тут, за окном».