Я не понимал, в чем дело. Не иначе, думал я, существу доложили, что за неделю до того я пришел на дежурство в состоянии полупаралича, с содранными ладонями. Что поделать – таксист привез меня домой в два часа ночи, прямо от милиции, и я заблудился в собственном дворе: бегал, упал, пострадал.

Но выяснилось, что дело не в этом. Оказывается, Хустаффсон работала на две ставки. И я, не зная, что творю, эту ставку взял и занял.

Потом уже она оказалась очень милой женщиной.

Помню, отмечали мы в зале для лечебной физкультуры Новый год. Я, по-моему, уже примеривался, где бы полежать. Хустаффсон отловили в коридоре. Она отиралась возле дверей: будто бы просто так, сама себе пожимая плечами. Она чирикала, поднявши брови – это была ее манера речи. Никто и никогда не мог понять, о чем она толкует. Насвистывая свои лесные были и небылицы, она присела на краешек скамьи и засвиристела уже басом. Ей налили.

Потом мне сказали, что она человек очень одинокий и несчастный. Каждый вечер покупает в ларьке на вокзале бутылку и бредет домой.

В родной больнице история развивается по спирали. Сперва было очень интересно, потом стало скучно, а теперь опять становится интересно. Сказать, что история повторяется как фарс, нельзя. Потому что куда же больше? Скорее, наоборот.

Все прошлое руководство вдруг резко куда-то подевалось. Последним приказом уходившего главного врача было назначение одного темного человека на несуществующую, но очень ответственную должность.

Явились Черные Полковники. Вернее, Белые.

Они пришли из Военно-медицинской академии – в основном почему-то бритые налысо и с золотыми цепями. Похаживают везде и зыркают глазами. Пока ничего особенного не происходит, но скоро начнется. У нас ведь, как любому ребенку известно, сейчас затеяли делать вливания в медицину, ставить ей компрессы и припарки. Ожидается транш и дележка транша.

Между тем темный назначенец, повисший со своей должностью в космосе, систематически генерирует идеи. Например, он задумал устроить в больнице музей.

Пора!

И хочет сдать туда начмеда-академика.

После того как власть в больнице захватили военные, началась некоторая неразбериха. Больные числятся в одном отделении, а лежат в другом. Ну, надо так.

Одну такую тетку записали на терапию, а положили в травму. Без объяснений – не ваше собачье дело.

И вот медсестра из травмы звонит на терапию.

– Ничего, что ваша больная у нас полежит?

Набирая номер, медсестра ошиблась одной цифрой.

Ей ответили, нисколько не удивившись, в рабочем порядке:

– Да пожалуйста, конечно, у нас так много вскрытий…

«В пьянстве замечен не был, но утром пил холодную воду».

До чего же гнусная фраза! Она не оставляет надежды. Она означает, что за вами пристально наблюдают. Не только сегодня, но и всегда. Любая ваша ходка в сортир не останется незамеченной. Потом это обсуждается за чаем, среди многозначительных рыл. Вам не поможет Минтон, и даже Рондо-Суперсила не поможет. Вы можете даже совсем не пахнуть, ваше право, хотя сами вы об этом не знаете.

Опытный человек всегда вас вычислит. Особенно знающий дохтур, а еще лучше – медсестра. Потому что вы не фиксируете взор. Потому что у вас микротравмы на пальцах – там царапинка, в три миллиметра всего; тут царапинка. Вроде бы мелочь. Но на все есть причина! Всем понятно, откуда царапинки. У вас бутылка сорвалась, когда вы открывали ее об водосточную трубу. Или вы порезались о пробку-бескозырку, которой такие же, как вы, забыли нарастить язычок.

Так что можно не ретушировать бланш под глазом. Наш реаниматолог, например, плевать на все это решил и не ретушировал. Так и ездил в свою интенсивную терапию, с фонарем – злой, как подшитый дьявол.

Вот какой был однажды скандал. В одном конструкторском бюро любили зачищать электроды. Для этого, как всем известно, существует очень вкусная жидкость. Настало утро, когда начальник КБ не выдержал и всех предупредил: он якобы плеснул туда бесцветной отравы, чтобы положить зачистке конец. Так что если чего случится, то его хата с краю. Нашелся смельчак, которому с отравой жидкость показалась даже вкуснее. Ничего особенного не произошло, но с работы пришлось уйти, да еще, представьте, лечиться. Несколько лет.

И вот он в очередной раз поступил в мою незабываемою больницу. Правда, не ко мне, а к моему товарищу – доктору С. И доктор С. послал его к физиотерапевтихе, чтобы та ему выписала грязи и сон. И еще горный воздух, который не знаю, откуда на тамошних болотах брали.

Так вот инженер пропал минут на сорок. Доктор С. пошел узнать, в чем дело. Заходит в кабинет и видит: докторша втиснулась в спинку стула и сидит, белее белого. Пальцы сведены писчим спазмом, лицо расползается. Пациент же стоит, небрежно прислонившись к косяку, и с некоторой надменностью разглагольствует.

Доктор С. сгреб его за шиворот и выволок, едва тот успел докончить фразу:

– … и вообще, я должен вам признаться, что являюсь участником всемирного комитета «Сексуальное Лицо Инквизиции».

Иногда у нас в больнице образовывалось производственное собрание. В маленькую комнату набивались сестры, отягощались сестрой-хозяйкой, да еще прихватывали меня, если успевали изловить. Казначейша – оборотистая сестрица с товарно-денежными интересами – отчитывалась, сколько куплено мыла и наволочек. Специально выбранный Секретарь все это записывал. Секретарями бывали сестры помоложе, еще не разучившиеся красиво писать. Они сразу становились немного серьезнее, чем обычно. На вкусное оставляли вопросы, касавшиеся обустройства кабинета Заведующей. Бывало, что в отделении заводились лишние деньги (карманные, халатные, неучтенные). Казначейша вечно вынимала их из разных мест. И вот решали, что купить: Штору или Палас.

– Палас! Давайте купим Палас! – глаза казначейши горели. – Я тут видела Палас!

Я сидел, закрыв лицо ладонью. Наконец не выдерживал и спрашивал:

– Ну зачем нам Палас? Ведь мы же на работе, мы не дома… На кой черт нам сдался Палас?

Казначейша чуть поперхивалась и набирала воздух в мясо-молочную областную грудь. Сестра-хозяйка округляла глаза и шептала, нажимая на букву «о», испуганные слова про Заведующую, от каких сразу веяло чем-то отлично знакомым, из пьес Александра Островского:

– А она бо́гатство любит!

Начитанный и грамотный человек нигде не пропадет. Если какой грамотей закономерно угодит под нары, то и там ему светит завидная карьера. Глядь – а он уже лежит у кого-то под татуированным боком, романы тискает, развлекает. Потом еще бумагу какую напишет адвокату или письмо Тосе Жоховой на деревню, чтобы не слишком там без коханого блядовала. Выстраивается очередь, все его уважают, зовут Профессором. А там уж и срок весь вышел, назначенный за спекуляцию марками.