преступницей, а, следовательно, кем-то таким, кто не заслуживает человеческого нормального отношения, не говоря уже о таких тонких материях, как сочувствие или сострадание. Одной своей фразой та, которую Удальцов назвал следователем по особо важным делам Ганибаловой, перечеркнула, искорежила всю прежнюю жизнь — с любовью и счастьем, радостями и огорчениями, беззаботным смехом детей, теплом и лаской родных — всю эту жизнь фурия с растрепанными волосами в мгновение ока своим прокуренным голосом отправила в мрак и бесправие.

Глава вторая

Существует расхожее мнение, что подлецами люди не рождаются, они ими становятся. Возможно, это и так. В таком случае Пелагея Ганибалова является нетипичным исключением из этого правила. С самого раннего детства ей доставляло истинное удовольствие раздавить букашку или червячка; бабочек она ловила сачком исключительно для того, чтобы оторвать им крылышки. И не было для маленькой Поли, как называла ее мама, большего удовольствия, чем наблюдать, как отрубают голову курице, а та, уже обезглавленная, вся в крови, еще несколько мгновений дергается в конвульсиях.

Позже она сама усмехалась над своими детскими пристрастиями. Унижение людей, тайная власть над ними — вот в чем было истинное наслаждение.

Отца своего Пелагея никогда не видела. Наградив ее звучной фамилией и несуразным для нынешних времен именем, в честь какой-то своей прабабки, Андрей Ганибалов бесследно исчез из их с матерью жизни. Мамка, впрочем, горевала недолго, может, и вовсе не горевала. Была она по молодости привлекательной курносенькой пышечкой, глупенькой, беззаботной и покладистой. В их поселке, где на окраине строили какой-то то ли завод, то ли комбинат, отбоя от ухажеров не было. Приходящие к мамке дяди приносили пухленькой девочке конфеты, реже — игрушки, она в «благодарность» насыпала им в карманы толченого стекла, подкладывала дохлую лягушку, а если повезет, то и мышь, извлеченную из мышеловки.

В школе одноклассники Пелагею невзлюбили. Да и за что им было любить эту маленькую мерзкую пакостницу? В младших классах она по привычке пробавлялась испытанными детскими проказами. Жучки-паучки, дохлые лягушки и мышки, подложенные в портфели сверстников, — весь свой «арсенал» пустила она в дело. Но особо ей нравилось пробраться незаметно в класс на переменке, перед уроком физкультуры, вытащить из нескольких, сколько успевала, портфелей спортивную форму, подрезать на трусах резинки, а потом наблюдать, как весь класс хохочет над оконфузившимися.

Но эти развлечения ей вскоре наскучили. Пелагея, несмотря на детский еще возраст, превратилась в записную интриганку. Причем ей неинтересно было стравливать между собой ребят. Вовсе нет! Умело и продуманно «стучала» она на одноклассников учителям. Уткнув взгляд в тетрадку или учебник и ничем не выдавая своего торжества, малолетняя интриганка наслаждалась, когда учительница с нескрываемым раздражением отчитывала свою вчерашнюю любимицу, а та, совершенно не понимая, чем вызвала гнев, размазывала по щекам слезы. Случалось, козни ее были разоблачены, и тогда, подловив Ганибалову на заднем дворе, поколачивали ее девчонки изрядно.

Классе в шестом появилось у нее довольно обидное прозвище. Главный всезнайка и пересмешник их класса Лазик Данович, держа в руках книжку «Мифы Древней Греции», насмешливо заметил:

— Сочетание имени и фамилии «Пелагея Ганибалова» звучит примерно как «Афродита Титькина», к тому же и с этим у нашей Титькиной все нормально, — и недвусмысленно уставился на школьную блузку Пелагеи, уже весьма рельефно оттопырившуюся на груди.

Всякий раз, когда окликали ее обидным прозвищем, Пелагея сжимала зубы от злости, но виду старалась не подавать. Во-первых, не хотела радости доставлять своим обидчикам, а во-вторых, и это главное, уверена была, что поквитаться сумеет — тайно, но куда больнее, чем просто словесная насмешка.

***

Ей было чуть больше тринадцати, когда в их доме появился дядя Митя. Высокий, кудрявый, душа любой компании со своей неразлучной гитарой, работал он фотографом. Звали Митю на все официальные, как тогда говорили, мероприятия: на свадьбы, юбилеи и прочие семейные торжества, в школы и детские сады, так что работой Дмитрий Рябов был обеспечен. Деньги он приносил домой в больших желтых конвертах от фотобумаги и непременно запихивал под подушку постели «ненаглядной Зоечки» — только так, и никак иначе, называл он мать Пелагеи. Женихом Рябов, в глазах соседских кумушек-сплетниц, считался завидным — всегда при деньгах, да к тому же владелец не нового, но вполне еще крепкого «жигуленка».

Пил Митя, по меркам односельчан, умеренно. Вот только «удар» он держал плохо — хмелел быстро, «болел» потом долго, и потому крепким напиткам предпочитал крепленое вино «Агдам»; в получку до свинского состояния не напивался и бабу свою «не гонял». В доме Ганибаловых он прижился, через год они с Зоей оформили в загсе свои отношения, Пелагею стал звать дочкой.

Новоявленного отчима Дмитрия Рябова и выбрала Пелагея первой серьезной своей жертвой. Операцию под кодовым названием «изнасилование несовершеннолетней» готовила, тщательно обдумывая все самые мельчайшие детали. Уже зная достаточно о женской физиологии от матери и старших соседских девчонок, выбрала для осуществления своего гадкого плана именно такие дни, когда беременность ей не грозила. О самом процессе соития она практически не думала, факт возможной и даже вероятной дефлорации ее не занимал и не тревожил ни в малейшей степени — поставленная цель была много важнее.

В этот день Митя работал дома, до самого вечера печатал фотографии. Мать была на работе, ушла дежурить на сутки. Когда Митя сел в кухне поужинать, Пелагея поставила перед ним бутылку портвейна, две рюмки и попросила: «Научи меня вино пить».

— Совсем сбрендила?! — поразился Дмитрий.

— А что такого? Мне уже четырнадцать. Девчонки в нашем классе давно все вино пьют и курят. Я, конечно, не курю, терпеть этого не могу, но совсем уж белой вороной тоже выглядеть неохота, — и Пелагея потерлась о Митино плечо грудью. — Ну пожалуйста, не к маме же мне с этой просьбой обращаться. Отец ты мне или кто?

Одета она была в этот день продуманно, в строгом соответствии с заранее разработанным планом: расстегнутая блузка, коротенькая юбочка. Из тех, в которых даже легкий наклон не рекомендуется. Нижнего белья на ней не было.

…Когда Митя проснулся и увидел простынь со следами, не оставляющими сомнений в их происхождении, он протрезвел в мгновение ока. Пелагея, уже переодевшись в домашний скромный халатик, что-то негромко напевая, хлопотала на кухне. «Иди умойся, — окликнула она Митю. — А я пока постель поменяю, скоро мамка с работы вернется». Простынь с характерными следами «преступления» малолетняя дрянь не выкинула, а, тщательно упаковав, упрятала в укромном месте, о чем не преминула незадачливому «насильнику» сообщить.

Жизнь Дмитрия Рябова с той поры превратилась