— Ты получишь от меня половину всех денег, только отстань от Бенуа.

В полуоткрытую дверь я видел, что глаза моей матери мечут искры. Она слишком быстро пила вино из своего бокала. Франсуа сидел напротив за столом и мыском ботинка пытался отковырнуть с пола плитку.

— Ты уже три недели не работаешь, Лея.

— Франсуа, он болен. Ты не мог бы одолжить мне хоть немного?

— Пусть Бенуа ночует у меня.

Она очень долго молчала, глядя куда-то вдаль. Ее руки дрожали. Она снова наполнила свой бокал. Я лихорадочно искал связь между собственной температурой, ее деньгами и Франсуа. Дядьки, что так любили покушать, и вправду уже некоторое время не показывались. Но разве не могли они заправляться на кухне, чуть помедленнее и не в таких количествах, чтобы потом у них не болел живот и не приходилось валиться со стонами на нашу кровать?

Всякую логику побеждала одна-единственная мысль: «Я не хочу у него ночевать!» В отличие от прочих, Франсуа проявлял ко мне некоторый интерес. Он выражался главным образом в его стремлении сделать из меня настоящего мужчину. Он брал меня с собой на охоту и, нажимая поверх моего пальца, спускал курок. От отдачи у меня чуть не отваливалось плечо. Я начинал рыдать еще до того, как он показывал мне раненого зайца, бьющегося в судорогах. Я пускался бежать, но Франсуа бежал быстрее. Одной левой он поднимал меня в воздух и приближал свое лицо к моему.

— От тебя пахнет, как от твоей матери, но тебе до ее норова далеко, — говорил он, покатываясь со смеху, и ставил меня обратно на землю.

Сейчас он смотрел на нее молча. Наконец пробормотал:

— Не пей столько.

— Я бы хотела дышать, Франсуа. Просто дышать. Большего я не прошу.

Она была очень сердита. Я замечал это по тому, как она растопыривала пальцы.

— Ты хочешь получить отпускные? — насмешливо ухмыльнулся он. — Эту жизнь ты сама выбрала. Не забывай об этом.

— Выбрала! — выпалила она и плеснула ему в лицо остатки вина из своего бокала.

Он схватил ее за запястье и дернул.

Я отступил на шаг назад, в темноту нашей спальни, и начал медленно открывать дверь. Скрип петель стал для них предупреждением. Я появился на пороге, улыбнулся, поморгал ресницами и сказал, что уже выздоровел.

Стан был моим единственным товарищем в школе. С первого дня мы сидели вместе. Он не говорил ни слова и отворачивался, когда замечал мой взгляд. На второй день по моей тетрадке прокатился стеклянный шарик. Я поймал его и стал рассматривать. Шарик смотрел на меня. Стан выхватил его у меня из рук и вставил себе в пустую глазницу. Я рассказал об этом только маме. На третий день он пригласил меня сыграть с ним партию в книккеры[12].

В школе на уроке выступала с докладом странная парочка близнецов. Они трещали без умолку о своем отце-фермере. Мейстер Браке их поправлял: по-фламандски говорят «трактор», а не «трактр». Братья его не слушали. Вдвоем не слушать намного легче. Замолчать их заставил только звонок.

— Бенуа Де Хитер.

Голос мейстера Браке едва перекрыл поднявшийся шум. Он поманил меня к себе пальцем. Я подошел к нему. Стан маячил у двери.

— Де Хитер, я знаю, что ты болел, но я хочу, чтобы завтра ты сделал доклад. Запиши в свой дневник. «Доклад, двоеточие: „Профессия моего отца“».

Я сказал, что ничего не выйдет.

— Не спорить, молодой человек! Пока ты у меня в классе, ты будешь слу-шать-ся!

— Но у него нет отца, мейстер!

Стан прятал свое возмущение за дверным косяком.

Мейстер Браке несколько секунд молча крутил свою ручку.

— Но мать ведь у тебя есть?

— Да, мейстер.

— И она работает?

— Да, мейстер.

— Вот и отлично. Доклад на завтра: «Профессия моей матери».

Он удовлетворенно опустил ручку в стаканчик с другими ручками. Я пошел к двери, не понимая, почему это вдруг здоровый глаз Стана стал смотреть на меня с таким сочувствием.

«Профессия моей матери» — вывел я самым красивым почерком, на какой был способен. Подчеркнул заголовок красной линией, прерываемой лишь в некоторых местах палочками р и ф. Тщательно промокнул чернила промокашкой.

Но при всем этом старании я не забыл свой вопрос. Может быть, существует тайна, о которой не знают лишь мейстер Браке и я? На эту тайну намекают смех Франсуа, пытливый взгляд Стана и неуверенное «Я не могу с тобой дружить» всех остальных в классе? Эта тайна каким-то образом связана с ней. Все на свете связано с ней.

— А какая у тебя на самом деле профессия?

Мама чуть не выронила из рук дымящуюся миску с зеленой фасолью. Ее глаза избегали встречи с моими.

— Мне задали написать доклад о твоей профессии, — сказал я, указывая на тетрадку.

— У твоей мамы древнейшая в мире профессия, — произнес Франсуа.

Мы не слышали, как он вошел. Она кинула на него взгляд одного из тех животных, на которых он охотился, и вновь повернулась ко мне. Я очень жалел, что задал свой вопрос.

— А по-твоему, чем я занимаюсь?

Свет послал мне сообщение сигналами азбуки Морзе. Я должен был ее спасти.

— Ты повариха.

Она кивнула. Глаза Франсуа расширились и стали почти такими же, как у нее. Его толстые губы растянулись в широкую ухмылку. Со смехом он хлопнул себя ручищами по ляжкам. Моя голова стала тяжелой, но нужно было действовать.

— Ты не простая повариха, — тоненьким голосом провозгласил я. — Ты готовишь только для дяденек. Но ты так вкусно готовишь, что они из-за переедания плюхаются в нашу постель. А потом лежат там и стонут, потому что у них болит живот!

Франсуа молчал. Испуг и нежность, с которыми он вдруг на меня посмотрел, привели меня в полное отчаяние. Но я должен был идти до конца. Мои пальцы стискивали мой живот до боли. Выпятив губы, я изображал мужские стоны, которые слышал так часто. Я не унимался до тех пор, пока мама не прикрыла мне рот рукой.

— Если ты и сам все знаешь, то зачем спрашиваешь? Мой маленький Эйнштейн!

Ее голос, шепчущий мне что-то на ухо, пряди ее волос на моих потных щеках, запах зеленой фасоли и одеколона. Они высушили мой пот, и мое дыхание опять стало ровным. Франсуа ушел, оставив нас в обманчивой иллюзии нерушимости нашего союза.

В классе я повторил рассказ, в который готов был сам поверить. Он начинался словами: «Моя мама повариха. Люди готовили пищу с тех пор, как существует мир».

В любом коллективе есть человек, который демонстрирует остальным, как отрывают лапки у мухи, как выбирают жертву, как становятся победителем. Среди нас таким был Вилли. Он начал громко смеяться уже в начале моего доклада. Его троица хихикала неизвестно над чем.