– Это для матушки Серафимы все выяснилось накануне. Вы же слышали, что камень запросто лежал у нее на подоконнике. Его кто угодно мог видеть, а народу в ее келье за эти месяцы побывало великое множество. Кто-то вполне мог опознать сокровище. И если промолчал, так значит, увидел возможность похитить камень. Но сразу у него не получилось. В конце концов, все совпало таким образом, что преступник выбрался за камнем именно тогда, когда его собирались из монастыря увезти.

– Но тогда… то есть я хочу сказать, что некто должен был узнать про изумруд совсем недавно. В противном случае у него была бы не одна возможность для кражи. Не стал бы он такое дело затягивать, слишком неразумно было бы. Уж придумал бы что-нибудь: обманул матушку-игуменью или нашел предлог остаться в ее келье одному. Или тайно в нее проникнуть. Или…

– Вот и я о том, – перебила я Петю, а то он предложил бы еще сотню способов украсть изумруд. – Получается, что преступник узнал это совсем недавно. Скажем так, не далее двух недель назад. Это у нас первое. Второе: он должен был знать, что камень сегодня утром будет вынесен из кельи настоятельницы монахиней Евдокией. И сказать ему об этом мог только кто-то из самого монастыря!

– Так вот отчего вы на эту поездку напросились! Вы хотите найти человека, который мог передать преступнику такие сведения?

– А вот и нет!

– Тогда зачем же мы едем?

– Петя, вы знаете, сколько в монастыре народу?

– Честно сказать, не имею представления.

– А я знаю. Монахинь около двухсот. Опять же при монастыре есть приют и школа. Потом, не думайте плохо о Дмитрии Сергеевиче: все, о чем мы сейчас говорили, он знает не хуже нашего, так что уж, наверное, постарается разобраться, кто побывал в монастыре в последнее время, кто в него приехал за эти недели. Разведает про личности этих людей, про их прошлое. Нам все это поднять не под силу. Пусть это полиция делает.

Я говорила недовольным голосом, потому как сердилась на Петю за то, что смутилась, прижавшись к его плечу. Хотя сердиться было совершенно не за что. На него уж точно. Петя же стал таким задумчивым, что меня смех начал разбирать.

– Даша, вы мне все же ответьте, – жалобно попросил он. – А то у меня голова дальше только об этом думать будет, а ее можно и для другого использовать.

– Если честно, я и сама до конца не знаю. Просто захотелось своими глазами все увидеть, вдруг из этого что-то да получится.

Еще отъезжая от архиерейского дома, мы попросили возницу остановиться по возможности близко от места преступления.

– Приехали, вылезайте, господа хорошие! – крикнул нам извозчик, спрыгивая со своего места на снег и распахивая дверцу.

– Вот спасибо, – поблагодарил Петя. – Так славно нас довезли.

Я оперлась на его подставленную руку и тоже выпрыгнула на землю, и тоже сказала:

– Спасибо вам, Иван Поликарпович.

– Вон оно как! Приятственно-то как, когда уважительно!

Разговаривая, он налегал на «о», но не так сильно, как окали на Урале, скорее так, как говорят где-нибудь на Вологодчине.

– А вы давно из Вологодской губернии к нам приехали? – спросила я больше наугад. Но все же угадала.

– Дык… весной прошлой. А откель вам это ведомо, что мы с Вологодчины то есть-то?

– А вы разговариваете таким манером, как в тех краях.

– Вон оно чаво! – задумчиво протянул Иван Поликарпович. – Сами-то мы того не замечаем. А образованные люди, они вон оно чаво… Дык, проводить к месту, что ли?

– Окажите любезность, проводите.

– Особо далеко провожать не получится, нужды нет. Вот сюда извольте. Вы по тропке ступайте, не то в снег провалитесь.

Возок остановился вблизи монастырских ворот. Если взглянуть от них, то дорога, которой мы приехали, резко забирала направо. А влево, и тоже под крутым углом вилась через поля к селу та самая тропинка. Стало понятно, отчего возница боялся разминуться с монахиней.

Тропинка оказалась покатой и чуть возвышалась над остальным заснеженным полем, хотя мне казалось, что все должно быть наоборот, что тропинка должна пролегать глубже сугробов. Не удержавшись, я спросила о причинах такого явления.

– Да все очень просто, – стал объяснять Петя. – Если бы здесь прошли, когда снега было уже много, то, конечно, протоптали бы траншею среди сугробов. Но, видимо, ходят здесь постоянно с того самого момента, как земля промерзла. Поэтому каждый раз, когда шел снег, его утаптывали, потом тропку переметало, и то, что насыпалось поверху, снова утаптывалось. Но все равно долгое время и тропка, и снег рядом были на одном уровне. Может, тропка даже чуть ниже была. Сейчас же, ближе к весне, снег в поле стал рыхлым и просел, а под тропкой он твердый настолько, что и не проседает.

Эти объяснения наш провожатый слушал едва ли не с большим вниманием, чем я, хотя сама об этом и спросила. Правда, меня в этот момент больше интересовали следы, оставленные убитой здесь монахиней, и я искала глазами подходящее место, где было бы возможно проверить мелькнувшую в голове идею.

– Ишь ты! – восхитился Петиным объяснением монастырский возница. – Грамотно-то как изложено и понятно! Вот здесь и нашел мой Степка убиенную. Прими, Господи, душу ее!

Как и следовало ожидать, ничего интересного здесь увидеть не удалось. Да к тому же, осматривая место преступления и забирая тело, затоптали здесь все очень сильно.

Зато чтобы осмотреться вокруг, место оказалось подходящим – вся картина места преступления, столь подробно описанная нам Дмитрием Сергеевичем, была видна как на ладони: и монастырь, и тропинка, и деревня Предтеченка.

Мы повернули обратно в сторону монастыря, и я вновь принялась искать подходящее место. Кто-то, видимо из числа следственной команды, прошел вдоль всей цепочки следов в обе стороны, сначала от тела к монастырю, затем обратно. Но сами следы монахини ни разу не пересек. Метель сильно занесла снегом первую цепочку следов и намного меньше вторую. Было видно, где эти следы глубоки, где глубина меньше. Вот там, где следы были не очень глубокими, я и остановилась.

– Петя, а давайте попробуем раскопать следы монахини! – предложила я.

Петя, который сам же спрашивал, не имел ли преступник возможности бежать за жертвой след в след, сразу догадался, для чего я это предлагаю, и шагнул с нашей утоптанной дорожки. Ноги его провалились, как я и предполагала, неглубоко, так что большой опасности, что ему в ботинки набьется снег, он промочит ноги и заболеет, не было. А я и вовсе пошла по его следам. Копаться в снегу Петя мне не позволил, сам же снял перчатки и стал осторожно выгребать свежий снег из глубокого следа. Так он раскопал четыре ямки. В двух из них валенки монахини проваливались почти до самой земли, так что понять, ступал там кто-то еще или нет, было невозможно. В двух других, притом в одной очень отчетливо, поверх следа валенка был виден еще и след ботинка или сапога. След был маленького, детского размера и развернут в сторону монастыря. Присев, мы смотрели на этот след, пока не затекли ноги. Единственной здравой мыслью, сделанной из этих продолжительных наблюдений, была мысль о том, что нам повезло: будь этот человек обут в валенки, у которых подошва плоская и без каблука, наши раскопки ничего бы не дали.