эти фамилии совершенно по-разному). Пока он пил чай, я гулял в лесу. Стояла солнечная осень, гуси летели на юг. Я думал о своих родных и близких. Мы слушали радио. Диктор объявляла температуру в Сочи; Антон говорил: «На Черном море, наверное, хорошо». Время от времени он подкидывал в печь дрова. День угасал, мы доставали шахматную доску и, попивая маленькими порциями красноярскую водку, играли в шахматы. Я всегда играл белыми и часто проигрывал. Эти три бесконечных дня пролетели так быстро! Покидая моего друга, я подумал: «Именно такая жизнь мне и нужна». Оставалось только попросить у вечности того, что путешествия перестали мне давать, — умиротворения.

Так я пообещал себе, что поживу несколько месяцев в полном одиночестве. Холод, тишина и одиночество скоро будут цениться на вес золота. Таежная хижина — это рай на нашей перенаселенной, перегретой и шумной планете. Южнее, в полутора тысячах километров отсюда, бурлит Китай. Полтора миллиарда человеческих существ, готовящихся к нехватке воды, древесины и свободного пространства. Жить в лесу, на берегу самого большого на свете резерва пресной воды, — роскошь. Нефтяные короли с Ближнего Востока, богатые индийцы и новые русские, умирающие от скуки в мраморных вестибюлях пятизвездочных отелей, скоро это поймут. И тогда наступит время двигаться дальше на север и селиться в тундре. Счастье будет располагаться по ту сторону 60-й параллели.

Лучше наслаждаться жизнью в лесу, чем чахнуть в городе. В шестом томе своего монументального труда «Земля и люди» известный географ и убежденный анархист Элизе Реклю в старомодных выражениях излагает замечательную идею. Будущее человечества заключается в «полном слиянии цивилизации и дикой природы». Не нужно выбирать между жаждой технического прогресса и жаждой девственных пространств. Лес дарит превосходную возможность для примирения архаики с футуризмом. Под сенью деревьев, в непосредственной близости к земле, нас ждет новая жизнь. Не отказываясь от благ цивилизации, мы покоримся лунным ритмам и законам леса. В моей избушке инновации сочетаются с глубокой древностью. Перед отъездом я запасся книгами, сигарами, алкоголем и другими бесценными изобретениями нашего мира и буду наслаждаться ими в сибирской тайге. Я настолько проникся идеями Реклю, что даже решил установить на крыше солнечные панели. Они будут питать мой ноутбук. Фотоны наполнят энергией кремниевые чипы. Я смогу послушать Шуберта, любуясь зимним пейзажем, почитать Марка Аврелия, закончив рубку дров, или выкурить гаванскую сигару, чтобы отметить удачную вечернюю рыбалку. Реклю был бы доволен.

В книге «Что я здесь делаю?» Брюс Чатвин цитирует Юнгера, который в свою очередь цитирует Стендаля: «Искусство цивилизации представляет собой сочетание самых утонченных удовольствий и постоянно присутствующей опасности». Явное сходство с идеями Реклю! Главное — не потерять управления. Удержаться на стыке двух очень разных миров. Постоянно балансировать между удовольствием и опасностью, холодом русской зимы и жаром натопленной печи. Не останавливаться, а, как маятник, перемещаться из одной точки в другую.

Жизнь в лесу — это возвращение долгов. Мы дышим, едим фрукты, рвем цветы, купаемся в реке, а потом умираем, так и не расплатившись с собственной планетой. Как будто мы — мелкие жулики, убегающие из ресторана, не рассчитавшись за обед. Идеально было бы прожить жизнь как некое сверхъестественное существо, которое не оставляет следов даже на песке. По крайней мере, неплохо было бы соблюдать правило основателя скаутского движения Баден-Пауэлла: «Покидая место стоянки, нужно оставить две вещи. Первое — ничего. Второе — благодарность». Смысл? Не быть для природы тяжким бременем. Живущий в бревенчатой хижине отшельник не загрязняет планету. Он сидит на пороге своего жилища и мирно наблюдает за бесконечной сменой времен года. Занимается ручным трудом и ходит пешком. Лишенный всякого общения, учится понимать язык деревьев. У него нет телевизора, но есть окно, которое прозрачнее любого экрана. Избушка, служащая ему пристанищем, оживляет окрестный пейзаж. Когда-нибудь нам надоест разглагольствовать об ухудшении экологии и о любви к природе и мы начнем соотносить свои слова с поступками. Пора прекратить эти театральные речи, покинуть город и поселиться в лесу.

Лесная хижина, разве это не самый яркий символ простоты? Под этими соснами жизнь сохраняет свою естественность. Время, оставшееся после ежедневной физической работы, посвящено отдыху, созерцанию и маленьким удовольствиям. Список необходимых дел сокращается. Почитать, принести воды, нарубить дров, сделать запись в дневнике, приготовить чай — все это становится священным ритуалом. В городе каждое действие совершается в ущерб чему-либо. В лесу мы накапливаем, в городе — тратим.

19 февраля

Девять вечера. Сижу у окна. Робкая боязливая луна ищет и не находит в пустом небе родственную душу. Я, привыкший цепляться за каждую секунду и выжимать из нее все до капли, учусь созерцанию. Самый верный способ обрести философское спокойствие — это когда вам не остается ничего другого. Часами сидеть у окна с чашкой чая в руке, позволить пейзажу обрастать ранее незамеченными деталями, ни о чем не думать. Потом вдруг поймать и записать промелькнувшую мысль. Окно — источник красоты и вдохновения.

Два часа провожу в позе доктора Гаше с картины Ван Гога: ладонь подпирает щеку, глаза устремлены вдаль.

Вдруг в тишине раздается приближающийся звук моторов, и свет фар пронзает темноту. По льду на север едут машины. Достаю бинокль. Они движутся прямо по направлению к мысу Северный Кедровый. Минут двадцать спустя восемь внедорожников, украшенных рекламными щитами, выстраиваются на берегу. Оказывается, высокопоставленные иркутяне, члены партии «Единая Россия», совершают восьмидневную поездку по Байкалу. Они собираются провести ночь здесь, в палатках. Как я узнаю позже, среди них есть сотрудник ФСБ, несколько приближенных губернатора и директор заповедника. Берег теперь изрыт следами от колес. Кажется, этим типам нет никакого дела до свежевыпавшего снега. Девственный белый покров безнадежно испорчен. Откуда это неистребимое желание запятнать чистоту, избороздить нетронутые просторы, растоптать все, что только можно?

Моторы продолжают работать, из динамиков звучит голос французской певицы Надьи. Кумир подростков во всем мире, она любима и в русской провинции. Я удручен. Закрываю дверь и, пытаясь успокоиться, выпиваю 250 граммов водки «Кедровая». Слышу крики моих непрошеных гостей. Они сделали прорубь, расставили видеокамеры и, издавая громкие вопли, поочередно ныряют в ледяную воду. Это зрелище чем-то напоминает мне издевательства над новобранцами в чеченских казармах.

То, от чего я бежал, внезапно обрушивается на меня: шум, убожество, разгоряченное тестостероном стадо. Жалкий дурак, я рассуждаю об аскетизме и читаю Руссо. Меня ждет участь монахов-бенедиктинцев, когда-то затворившихся в монастырях, а теперь вынужденных проводить экскурсии и излагать устав святого Бенедикта толпе равнодушных туристов. В IV веке отцы-пустынники искали полного уединения и решили отгородиться от мира. Они удалялись