ли он таким же после полувека бесплодных попыток завершить начатое? Не будет ли хвататься за соломинку, в попытках довести до завершения историю, несколько глав которой были написаны им два года назад?

— Знаете что, — вздохнул он, решив сменить тему, — научите меня чинить перья. Вдруг мне это поможет?

Расстались они если не друзьями, то, по крайней мере, вполне по-дружески. Старик предложил заходить в гости, обещая показать интереснейшие экземпляры его коллекции. Молодой человек охотно пообещал, но посетовал, что придет не скоро из-за простуды. Обменявшись пожеланиями здоровья, они попрощались.

Дома парень бросил книжку обратно в шкаф, мимолетно пожалев, что просто не выкинул ее в мусорку по дороге. Наскоро перекусив, он проглотил лекарства, которые всегда держал в домашней аптечке, и забрался в кровать отлеживаться.

Сон пришел почти сразу.

* * *

Шагая к письменному столу с Книгой по темному проходу меж книжных стеллажей, молодой человек уже точно знал, что ему делать. Он выдернул из стаканчика черное перо и уверенно заработал перочинным ножом. Полукруглые вырезы по бокам, аккуратный разрез на кончике. Не слишком толсто — толстые линии ни к чему, не слишком тонко — так кончик будет слишком быстро стачиваться даже о нежную кожу страниц.

Подготовив перо, он положил его на стол рядом с книгой и придвинул к себе чернильницу. Быстрый взмах, острая боль, и в широкую воронку побежала с запястья струйка алой крови. Боль была такой реальной, что сон заколебался и пошел рябью, где-то за гранью видимости поднялся шелест. Будто вокруг затерянного во мраке письменного стола, где перед молодым автором ждала своей минуты Книга, закружились невидимым вихрем стаи птиц с угольно-черными перьями. Или это шелестели страницами неведомые книги на полках, предвкушая пришествие нового собрата?

Но не дрогнула рука, и не качнулись огоньки свечей, и шелест во тьме затих с последней каплей крови, упавшей в чашу чернильницы. Порез на запястье затянулся сам.

Он уверенно окунул перо в чернильницу и недрогнувшей рукой начал писать на обложке Книги название своей истории. Кровавые линии исчезали почти сразу, словно погружаясь вглубь кожи, и Книга затрепетала. Когда была выведена последняя буква, обложка дрогнула, распахнулась, и перед юношей взвихрился веер тончайших, почти прозрачных, густо исписанных страниц. Замелькали неисчислимые буквы и символы незнакомых языков, многие из которых вряд ли когда-либо звучали на Земле. Страницы мелькали с головокружительной скоростью, но молодому человеку показалось, что прошли часы, а может, и столетия, прежде чем мягкий шелест утих, и Книга раскрылась перед ним, явив взгляду девственно чистые листы.

Движимый любопытством, он попытался заглянуть в истории, что были написаны ранее, но почувствовал знакомое сопротивление. Это были не его истории, и он был здесь не для того, чтобы их читать.

Чистые листы ждали и жаждали, и эта жажда передалась ему. Автор окунул перо в чернильницу и начал писать.

Те, кто познал вдохновение, знает, как трудно угнаться за рвущейся вперед мыслью. Как медленны и неуклюжи пальцы, держащие перо, карандаш, ручку, даже пальцы, порхающие над клавиатурой, по сравнению с ревущим смерчем слов, которые неудержимым потоком стремятся излиться на бумагу, на экран, куда угодно, лишь бы не оставаться в голове автора, где они быстро померкнут и покроются плесенью сомнений и неуверенности. Те, кто познал вдохновение, отчасти могут понять, что происходило там, за письменным столом, в овале света, что давали свечи. Отчасти. Малой, почти незримой части.

Сначала автор переписал уже написанные главы, по памяти, почти не задумываясь. Лишь поражаясь, как он мог быть таким косноязычным, как мог не найти верных слов, что лежали на поверхности. После, не задерживаясь, на бумагу алыми строками хлынули новые главы, одна за другой. Перед внутренним взором молодого человека светило яркое солнце и грохотал гром, бушевало море и закручивался в вихри песок пустынь, поднимались и рушились царства, и герои его истории жили своими жизнями, что должны были стать примером для тех, кто прочтет это.

Он почти не замечал, как мелькали страницы уже его собственной книги, как стиралось перо, и он чинил его стремительными, почти неуловимыми движениями опытной руки, как бездумно ронял на пол исписанные черные огрызки и выдергивал новые перья из стаканчика. Движения его были такими же уверенными, как взмах ножа над запястьем, когда в чернильнице иссякала его кровь. Боль уже не тревожила ткань сна, и лишь еле слышное эхо порхало во тьме меж полок и стеллажей, будто радуясь свежей порции алых капель.

И были новые строки, и новые главы, и была Книга и книга.

Но когда он в очередной раз взмахнул ножом над запястьем, из раны хлынул вдруг мрак. Он затопил стол и Книгу, и огонь свечей, и бесчисленные тома на полках.

И не стало ничего.

* * *

А потом стало утро.

Парень с трудом нашел в себе силы подняться с кровати. Голова была будто набита ватой, конечности еле слушались его, пока он, шатаясь, брел в кухню, чтобы выпить лекарства. Похоже, решил он, болезнь будет тяжелее, чем ему казалось. Мысли в голове мутились, ужасно тянуло в сон. В голове мелькали странные образы и почему-то его ненаписанная книга. Вопреки очевидному, молодой человек вдруг почувствовал уверенность, что обязательно напишет ее. Надо только дождаться выздоровления.

Он собрался с силами и все же сходил в аптеку, где сердобольная женщина-аптекарь скрепя сердце продала ему антибиотики без рецепта. Она настаивала, чтобы он обязательно сходил к врачу, и парень устало соглашался. По дороге домой сознание начинало плыть, вездесущие дворовые голуби вдруг чернели и косили на него бусинками глаз. Их становилось все больше, шелест широких крыльев казался странно знакомым и успокаивающим. Одна из крупных птиц сидела на бордюре возле подъездной двери. Когда он подошел, ее голова повернулась, вперив в молодого человека угольно-черный глаз.

— Что общего у ворона и письменного стола? — отчетливо произнесла птица и моргнула.

Парень пошатнулся и торопливо открыл дверь.

— Они спутники смерти! — гортанный скрипящий крик догнал его на лестнице, и за окном подъезда закружился черный вихрь птичьих тел.

В открытую форточку впорхнуло одинокое черное перо и упало у двери в его квартиру.

Он не помнил, как вошел, не помнил, как пил лекарства и пил ли их вообще. Следующие несколько дней были странным калейдоскопом безумных картинок, в которых молодой человек потерялся, будто в ночном лесу.

Вот он в каком-то странном месте сидит за письменным столом и в свете двух свечей пишет что-то алыми чернилами в большой книге. Вокруг него стоят сотни, может быть тысячи