Дверь распахнулась, и Луси склонилась надо мной.

– Собирайся, дочка, с ним поедешь.

– Неееет.

Я трясла головой и не верила, что она мне это говорит…я же ее любила, как мать. Они не могут меня вот так…так нельзя с людьми. Нельзя.

– Не надо. Пожалуйста…умоляю, не надо.

– А как нам быть? Он завтра убьет нас всех! А тебя все равно заберет! Как нам быть? У нас нет выбора! Ты же знаешь, кто он.

– А так…так умру я…

– Не умрешь. Потерпишь немного. Он потом отпустит, а мы с отцом замуж тебя выдадим за хорошего человека. Ну что нам делать, Диночка? Как быть? У Шамая сердце больное…если дом сгорит и бизнес лопнет, он не переживет. А мы с Алкой куда? Мы же женщины. Нас разве что к себе только брат Шамая возьмет и то…

– А мне…как быть мне?!

Она подняла меня за плечи и прижала к себе.

– Не знаю…мне самой страшно, но отец так решил. Он – главный в семье. Сыновей мне Бог не дал. Заступиться некому. Да и кто мы, а кто Хан? Раздавит, как мошек! А еще богат он несметно и, говорят, щедрый с женщинами. Может, и не обидит тебя.

А сама по голове меня гладит.

– Не согласишься, и все умрем.

– И ты вот так меня отдашь? Откажешься…что бы мои родители сказали? Если бы живы были?

Она отстранилась и скривилась, как от боли, как будто я ее ударила.

– Хочешь? Хочешь, откажу ему! Пойду поперек мужа? Только…только, наверное, это и будут наши последние дни!

– Нет…нет…что ты, – я посмотрела на плачущую Луси, – нет!

– Давай…беги, пока он там сидит. Беги через окно, да к тетке моей. Она денег даст на первое время. А я его отвлеку. Приглашу за стол, скажу, собираешься пока. Хочешь так?

Я молчала, а она слезы мне вытерла.

– Пойду гостей покормлю, арак принесу с погреба. Пока пить будут, оденься, деньги в копилке у нас в спальне возьми и беги. И знай…это самое большее, что я сейчас могу для тебя сделать. И спасибо не говори…Беги и молись за нас всех.

Вышла из моей спальни и дверь закрыла. А я по стене сползла на пол. Не знаю, сколько так просидела. Перед глазами опять зоопарк, опять ослики, качели. И я на плечах Шамая. На повторе. Я себя словно со стороны вижу, как волосы золотистые развеваются, как я смеюсь. На мне белое платье с рюшами.

А потом снова это жуткое лицо с узкими глазами, крупным носом и тяжелым подбородком, поросшим густой седоватой бородой. Если он меня тронет, я умру. Начала переодеваться, собирать вещи…зашла к родителям в спальню, достала из ящика стола копилку, а под ней фотография – мы там все. Луси обняла меня и улыбается в камеру, Аллочка держит меня за руку. Позади нас скромный дом, чуть покосившийся забор, и наш пес сидит, голову вбок склонил. Медленно положила снимок обратно, спрятала копилку, поставила сумку с вещами на пол и дрожащими руками пригладила нервно волосы.

Если сбегу, они все умрут…а ведь эти люди воспитывали меня, любили, растили и кормили. А я им смерть вместо благодарности? И как я с этим дальше жить буду?

Вышла, как в тумане, из спальни, прошла в зал, дверь открыла и остановилась на пороге. Хан из-за стола встал и, не прощаясь, пошел к двери, меня за локоть прихватил, за собой потащил.

– Подождите… я попрощаться хочу с семьей! Постойте!

– Не с кем там прощаться. Тебя мне, как скотину, продали.

Процедил и затолкал меня в машину. Заливаясь слезами, я прилипла к окну, ожидая, что они выйдут на улицу проводить меня. Но никто не вышел. Только ворота скрипнули и закрылись за нами. Машина быстро отъехала от дома, а я только всхлипывала и дрожала всем телом, не веря, что все это происходит на самом деле.

– На. Возьми.

Что-то больно царапнуло руку, я схватила и укололась, вскрикнула и отшвырнула от себя красную розу. Хан медленно поднял ее с пола и снова положил мне на колени. А потом отвернулся к окну. И мне стало не просто страшно, а я погрузилась в панику…

Ранее

– Дед…Когда отец приедет?

Эрдэнэ вошла в оранжерею с маленьким Ланом и Галем. Старшего из братьев она держала за ладошку, а младшего на руках. Батыр обернулся и скинул с плеча ворона, тот возмущенно каркнул и переместился на тумбу с цветами. Принялся демонстративно пощипывать острым клювом лепестки, поглядывая черными глазами то на девочку, то на хозяина.

Отвечать на вопрос Эрдэнэ не хотелось. И он отвлёкся на созерцание правнучки. Как она выросла и изменилась, как научилась двигаться грациозно и даже танцевать. Никто и не скажет, что вместо ног у нее протезы. Он ею гордился. Сколько силы воли в одном маленьком и хрупком существе. Кажется, что мужской дух спрятался в ее тельце и изо всех сил воевал с любым препятствием, преодолевая и насмехаясь над ними.

Она сильно повзрослела после смерти Ангаахай. Смерти, которая ударила по всем ним с такой силой, что они до сих пор не могут прийти в себя и подняться с земли. Особенно Хан. От него прежнего осталась только жалкая тень.

Как сильно ей удалось его изменить, маленькой русской птичке, как много всего она привнесла в их жизнь, озарила ее светом и…как жестоко этот свет погас. Настолько резко, быстро и неумолимо, что они все тут же ослепли и не знали, куда двигаться в этой темноте.

Его внук тогда с шахты так и не вернулся. Деду сообщили о гибели невестки чужие люди, как и о сумасшествии Хана, который рыл землю руками, разгребал завалы и созвал туда кучу техники. Они откопали весь котлован и даже глубже, но взрыв был такой силы, что все фрагменты тела смешались с кусками земли и камня. Для того, чтобы найти хотя бы кусочек плоти, одежды, украшений, нужно эту землю с ситом просеивать.

Хан не давал свернуть поисковые работы. Вскакивал по ночам с дикими глазами, бросался к шахте и звал работников.

– Вы что не слышите? Она там кричит. Вот там!

Падал на землю и слушал, потом выл и драл эту землю голыми руками, а все с жалостью расходились по своим вагончикам. Когда Батыр прилетел на личном вертолете к шахте, то не узнал своего внука. Это был не человек, а какое-то загнанное, обезумевшее животное, стоящее на четвереньках у котлована, с трясущейся поседевшей головой и серым перекошенным болью лицом.

– Давай, внук…вставай. Домой надо ехать. Сыновья ждут и дочка. Хватит искать. Нет ничего. Хватит прессу кормить своей болью, хватит на радость врагам по земле стелиться.

– Как нет? Она там. Я знаю, – глаза дикие и пальцем на землю показывает, – я ее слышу. Она кричит вон там, дед. Каждую ночь слышу.

– Она кричит вот здесь.

Ткнул пальцем ему в грудь и ощутил, как у самого грудную клетку судорогой свело и придавило горем, как каменной плитой. Никогда внука таким не видел…Сильного, жесткого, волевого. Всегда казалось внутри него камень. А сейчас просто жалкое подобие человека. Изломанный, совершенно раздавленный и потерянный без нее. Как же жестока смерть. Нет, не к тем, кто уходит, а к тем, кто остается. Она корежит их жизни, выламывает им кости, выдирает наживую сердце и оставляет вечно с гниющими ранами, пока наконец-то не приберет их к рукам сама. Но сколько боли придется вынести, пока этого не случится.