упрямо выпятил челюсть. Ястребы на его месте никогда не стали бы раскисать, просто делали бы то, что нужно, – и сейчас он возьмет пример с них.

Утро было сумрачное и ветреное, как и все дни теперь. Нил встал посреди сада и встряхнул руками. Проблема была в том, что он мог сколько угодно хотеть превратиться в стрижа, но очень смутно помнил, как эти птицы выглядят: раздвоенный хвостик, острые крылья, темно-серые перья, и больше никаких деталей.

Из горла вырвался жалкий, дрожащий смешок. Лучше всего он помнил кур, но превращение в курицу, даже если успешное и целиком, определенно не поможет добраться до места быстрее. Нил представил одинокую курицу, грустно бредущую через лес в неизвестном направлении, и захохотал так, что с ветки снялась и улетела какая-то мелкая птичка. Они теперь появлялись, но очень редко, словно чувствовали, что земля отныне принадлежит Ястребам, и с трудом приходили в себя от этой новости.

«Держитесь, птицы», – подумал Нил.

От смеха в голове разом стало больше места: надо запомнить на будущее, какое это волшебное средство. Вот и идея сразу появилась! Нил лихорадочно потер ладони друг о друга, разогревая кожу, и повернул руки ладонями вверх, чтобы сияние можно было заметить издалека.

– Дорогие птицы, – начал он и еле подавил глупый, неуместный смешок. Дело было серьезное. – Простите меня. Это я дал Ястребам захватить землю, и мне очень, очень жаль. Но теперь я собираюсь забрать ее обратно, и мне нужна ваша помощь.

В лесу было тихо: то ли птицы не хотели иметь с ним дела, то ли просто нужно быть искусным волшебником, чтобы их вызвать. Нил медленно выдохнул, справляясь с разочарованием. И вдруг вспомнил, как в детстве он с мамой выходил к озеру перед закатом, и стрижи носились во все стороны, то низко ныряя к воде, то взмывая вверх – крохотные и быстрые, трепещущие крыльями. За деревьями садилось желтое солнце, и лучи освещали воду так прощально и сладко, что дух захватывало. Тогда Нил не сомневался, что вот так всегда и будет, но, похоже, ничто не бывает навсегда.

Эта мысль была очень грустной, и по всем заветам золотой магии надо было гнать ее подальше, но Нил не стал. Он вдруг почувствовал что-то новое, сильное, как щекотка прямо в сердце.

Кадет тогда сказал ему: «Ты увидел несовершенство мира». И вот сейчас, стоя в блеклом иссохшем саду, заваленном гнилыми яблоками, Нил видел его снова. Все на свете умирает и заканчивается. Его дома больше нет. Его семьи больше… Нет, не думать, не думать об этом. Его озеро теперь принадлежит другим. Те стрижи, которых он видел в детстве, давно сдохли, и их маленькие пушистые тела поглотила земля. Ничего из того, что он когда-то любил, не осталось.

Он так долго старался об этом не думать, не касаться даже краем сознания, быть веселым и полным надежды, только бы не думать, ни о чем не думать, но это ведь не помогает, верно? Мир не такое уж веселое место.

И все же… Легко любить жизнь, когда не знаешь, какой ужасной бывает и она, и ты сам, как ты можешь всех подвести и сколько потерять. И все же Нил любил ее даже такой. Даже стоя в умирающем саду, даже лежа с ножом в спине, – потому что жизнь прекрасна, и никогда, никогда не повторится, и пока она есть, – пусть хоть совсем немного, – все еще не так плохо.

Нил прижал руки к лицу и разревелся, уродливо и громко, с хрипом. На минуту он будто оглох, потом дыхание начало выравниваться, заложенный нос – дышать, опухшие глаза – открываться. Он выпрямился и снова повернул мокрые руки ладонями вверх.

– Я прошу, – сипло выдавил он. – Идите сюда.

Месяц назад Нил не поверил бы, что магия может получиться, если тебе грустно, это ведь против всех правил, но печаль отчего-то делала радость более острой, и золото скользнуло в руки без всякого усилия – так, будто это не сложнее, чем дышать. Мокрые ладони загорелись теплым золотом, крупинки взвились над ладонями тихо и легко, как искры над костром. А потом отовсюду вылетели стрижи.

Он понятия не имел, где они гнездятся, не видел и не слышал их ни разу, пока жил здесь, но сейчас эти маленькие птичьи тела на быстрых крылышках появились со всех сторон, будто прятались в каждой щели. Нил завороженно приоткрыл рот.

Птицы закружили вокруг него, издавая трепещущие горловые звуки, частый звонкий щебет, – Нил очень ясно представил, как пульсируют стрижиные горлышки. Разглядеть он не успевал – стрижи носились с головокружительной скоростью, проследить за их полетом было невозможно. И как они лбами не сталкиваются?

Но птицы не сталкивались – может, особо глубокими мыслителями они и не были, но свое летное дело знали блестяще. Нил опустил руки и запрокинул голову. Стрижи мгновенно перестраивали линию полета в зависимости от постоянно возникающих на пути препятствий. Зрелище было поразительное: сама жизнь, шумная и бестолковая, но определенно не лишенная смысла и направления. Нил улыбнулся и раскрыл ладонь. Стриж тут же спикировал на нее, царапнул цепкими лапками. Нил поднял ладонь к глазам.

– Чтобы во что-то превратиться, надо знать, как это выглядит, – негромко сказал он, поворачивая ладонь туда-сюда.

Стриж помогал разглядеть себя, как мог: прыгал вокруг своей оси, как заведенный. От этого рассмотреть подробности его устройства становилось решительно невозможно.

– Замри, – велел Нил, и стриж замер, глядя на него круглыми сердитыми глазками.

Нил изучил все: крохотные черные когти на розовых лапках, черный клюв с белым пятном вокруг, аккуратно, как чешуйки, уложенные перья. Вот тут до него и дошло, почему лесовик сказал, что создать еду с нуля у него не хватит умения. Судя по стрижу, вблизи все предметы и существа куда сложнее, чем издали: удивительные, созданные какой-то особой великой магией, с которой Нилу не тягаться.

– Спасибо, – тихо сказал Нил. – Лети.

Стриж вспорхнул с ладони и исчез в толпе собратьев. Нил закрыл глаза и попытался вообразить себя стрижом. Гомон вокруг не мешал, наоборот, легче было представлять. Торопиться некуда, без него спасение земли не начнут. Эта мысль так его насмешила, что Нил рассмеялся в голос, и этот взбудораженный детский звук будто подтолкнул магию, прокатился по телу – и разрешил превратиться.

Все произошло так быстро и легко, что Нил даже подумать не успел, просто как-то… изменился. Голова думала так же, но вот всего остального больше не было, и с непривычки он едва не грохнулся на землю: