– Где они произошли?

– В Огайо и Айове.

– Значит, его нет в Орегоне?

– По всей видимости. Но теперь, когда вы вернулись, положение может измениться.

– Мы сами об этом тревожимся, детектив, – сказал Джерри. – Мы собирались обратиться к вам по поводу предоставления Эшли защиты как важной свидетельнице.

– Это просто устроить, – хмыкнул детектив. – После того фокуса, который она выкинула.

– Она бежала, борясь за свою жизнь, после того как ваши люди не сумели ее защитить, – напомнил Джерри.

– Два хороших человека погибли, стараясь ее защитить! – сердито отозвался Берч.

– Мне очень жаль, – извинился Джерри, – но вы же знаете, почему Эшли бежала.

Берч сделал глубокий вдох и произнес:

– Я очень негодовал по поводу того, что случилось в академии, но вы все равно не должны были скрываться. Я поговорю с начальством и решу, что можно предпринять для вашей безопасности.

– Отвезти тебя домой? – предложил Джерри, когда Берч удалился, оставив их вдвоем.

– Нет, я пройдусь пешком. Я привыкла к этому в Италии. И мне хочется осмотреться в городе. Вероятно, даже похожу по магазинам.

– Ладно. Если понадоблюсь, я у себе в офисе. И хорошенько подумай, прежде чем принять приглашение Майлза.

– Джерри! Ты бесценный человек, ты столько для меня сделал! Но тебе незачем нянчиться со мной как с маленькой. Мне двадцать два года, и я уже какое-то время успешно о себе заботилась.

Джерри покраснел.

– Протест принимается. Просто я мечтаю, чтобы у тебя все сложилось как можно лучше.

Для встречи Майлз выбрал фешенебельный ресторан, сверкающий стеклом и хромом. Войдя, Эшли увидела, что он дожидается ее за уютным столиком в углу зала. Майлз был в золотисто-коричневом костюме, оксфордской голубой рубашке и галстуке в полоску. Эшли была одета так же, как и утром, в суде, поскольку этот костюм был единственной приличной одеждой, которая у нее имелась.

Метрдотель проводил ее к отгороженному столику, и Майлз поднялся ей навстречу.

– Я так рад, что ты согласилась со мной пообедать, – сказал он, когда она села. – Будешь коктейль или вино? Здесь имеется очень хороший винный погреб.

– Вино.

Майлз распорядился насчет аперитива, а Эшли тем временем изучала меню. Как только официант отошел, Майлз уткнулся в нее пристальным, изучающим взглядом. Эшли почувствовала себя неуютно. Майлз это заметил и улыбнулся:

– Прости, ничего не могу с собой поделать. Мысль, что ты, вероятно, моя племянница, уж очень необычна.

– Не более необычна, чем мысль, что Кейси предположительно моя мать.

– Я испытал такое облегчение, когда увидел тебя сегодня в зале суда и узнал, что ты жива и невредима. Во время моего писательского турне возникали моменты, когда я прерывал чтение и обозревал зал в надежде увидеть тебя где-нибудь в задних рядах. Я по-настоящему о тебе беспокоился.

Эшли ощутила вину, ведь сама-то она очень редко вспоминала о Майлзе за минувшие годы.

– Поздравляю тебя с выходом книги.

– А ты уже прочла ее? – загоревшись, воскликнул Майлз.

– Нет.

Улыбка Майлза померкла.

– Это было бы слишком мучительно, – словно извиняясь, объяснила Эшли.

– Понимаю. Мне тоже было тяжело сочинять "Спящую красавицу", но я сознавал, что должен это сделать.

Вернулся официант с напитками.

– А тебя всегда привлекало творчество? – спросила Эшли, когда официант удалился.

– Я немного баловался в колледже, но до работы над "Спящей красавицей" никогда по-настоящему не пытался написать книгу.

– Что же побудило тебя к этому?

– После побега Максфилда мы с отцом получили множество звонков от кинопродюсеров, различных телешоу и литературных агентов, горевших желанием нажиться на нашей трагедии. Большинство из них я отфутболил, но с одной женщиной-литагентом у нас завязались хорошие отношения. Именно Андреа Уинсенберг подала мне идею написать книгу, которая помогла бы сохранить память о Кейси. Сначала она хотела, чтобы книгу сочинил за меня один из писателей, которого она представляет. – Майлз усмехнулся. – Когда Андреа узнала, что я собираюсь писать сам, она решила, что я сбрендил.

– Но книга действительно принесла тебе огромный успех.

– Я бы обменял все деньги и славу на выздоровление Кейси.

– А есть какая-то надежда?

– Нет! – мрачно и с беспощадной прямотой ответил Майлз. – Послушай, я бы действительно предпочел не говорить сейчас о состоянии Кейси. Я бы с большим удовольствием послушал о твоих приключениях. Но нам все равно придется обсудить этот вопрос, чтобы покончить с ним раз и навсегда. Я не уверен, являешься ли ты на самом деле дочерью Кейси, но...

– Но ты ведь знал, что Кейси забеременела в то лето, когда встречалась с моим отцом? – перебила его Эшли.

– Да, – осторожно произнес Майлз.

– Мне известно, что ты вместе с двумя другими парнями сильно избил моего отца, поскольку был зол из-за Кейси.

Майлз опустил голову и уткнулся взором в столешницу.

– Все мы совершаем поступки, которых впоследствии стыдимся. Я был молод, когда так обошелся с Норманом. Я всегда потом сожалел об этом. – Он поднял голову и добавил: – Но я сделал это из любви к Кейси. Она очень дорога мне, Эшли. И если ты действительно хочешь ей помочь, то позволишь ей уйти.

– Ты намекаешь, что я должна отказаться от борьбы? Сдаться и позволить тебе отключить ее от аппарата поддержания жизни?

– Да. Я понимаю, почему ты хочешь оставить Кейси в живых. Господи, ведь ты же привыкла думать, что потеряла мать! А теперь на тебя, словно бомбу, сбросили эту сенсационную новость! Но поддерживать в Кейси жизнь – неправильно. Если бы ты ее увидела, то согласилась бы со мной.

Майлз помолчал. Сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями.

– Мы с Кейси были очень дружны. Я очень ее люблю, но твердо убежден, что нужно осознать неоспоримый факт: она погибла тогда, в лодочном домике, вместе с Терри. – Он покачал головой. – То, что ты увидишь в частной лечебнице, не есть Кейси. Это труп, всего лишь оболочка, которая когда-то была полной жизни и энергии женщиной. Дух покинул ее, Эшли. Все, что делало ее человеком, ушло.

– Твой отец не оставлял надежды.

– Мой отец никогда ничего так просто не выпускал из своих рук. Когда мы с Кейси росли, его не было рядом, но он старался контролировать каждую грань нашего существования.

– В твоих словах звучат горечь и обида.