– Смотри-ка, Вань, наркота пробуждается, – услышал Лисицын чью-то речь. – И не стонет, не ломает его…

– Может, он и не глотал ничего? – предположил второй голос.

– Конечно, не глотал. У него же на руке след от укола.

Лисицын заставил себя открыть глаза. За решёткой стояли два человека в милицейской форме. Один из них добродушно улыбался:

– Ну, приятель, чем порадуешь служивых?

– Где я? – ответил вопросом на вопрос Лисицын.

– Любопытство лежит в основе человеческого прогресса, – второй сунул руки в карманы брюк и выпятил нижнюю губу. Удовлетворяю твоё любопытство, несчастный. Ты находишься в отделении милиции…

Дальше Сергей не расслышал, так как в ушах громко зашумело. Но дальше слушать было необязательно. То, что он был в милиции означало, что он не умер. Это радовало.

– За что вы меня забрали? Я журналист. Моя фамилия Лисицын, Сергей Лисицын.

Его имя не произвело на стражей порядка ни малейшего впечатления.

– Да хоть Медведев. Мне-то что? – ответил стоявший с руками в карманах.

– Что же вы на улице-то валялись, если журналист? – сочувственно спросил тот, кого Сергей мысленно окрестил добряком. Неужто вы с такими общение водите, которые вас на иглу соблазняют, а потом бросают в кустах.

– В каких кустах?

– В обыкновенных, – засмеялся строгий, – в зелёных насаждениях. Было бы неплохо штраф содрать за порчу. Деньги все пропил, как я погляжу.

– Я не был пьян, – попытался объяснить Сергей, но язык плохо слушался его. – Моя фамилия Лисицын. Я работаю в журнале «Плюфь». Взгляните на мои документы.

– Нет у тебя ничего, Лисицын, никаких документов и ни копейки денег. И мы обязаны тебя задержать до выяснения твоей дурацкой личности.

– Дайте мне телефон. Я позвоню в редакцию. Который час?

– Пора вставать, – заржал строгий, – уж скоро обед.

– Вот телефон, – указал рукой добряк, – какой номер набрать? Кого позвать?

– Я сам… Можно я сам?

Трынь, трынь, пальцы застревали в заедающем диске.

Гудок, ещё гудок. Голова вновь закружилась.

– Чем же они меня накачали?

– Кто накачал-то? Вы что пили?

– Я не пил… Алло, кто это? Артём? Хорошо, что ты на месте… Это Лисицын… Нет, не пьян… Меня чем-то напичкали… Потом, всё потом… Мне нужны деньги и мои документы… Удостоверение в ящике посмотри… Должно лежать… Мне очень трудно говорить, я в милиции, – он протянул телефонную трубку дежурному. Объясните всё сами, я не могу… Скажите, как сюда добраться…

Сергей отошёл к деревянной лавке, служившей ему койкой.

– Вот, оказывается, как бывает, – подошёл к Лисицыну строгий милиционер, голос его звучал гораздо доброжелательнее, чем пару минут назад. – Получается, что вы приличный человек. А где же вас так угораздило? Вообще-то похоже на то, что вас хорошенько протащили по земле. Вон, смотрите-ка, рукав порван, царапины на носу.

– И голову ломит вот тут, – Сергей прикоснулся к затылку и нащупал шишку. – Ударился… ударили… Да вы пока оформляйте, что вам там надобно… У вас работа… – Лисицын вытянулся на спине и уставился в потолок. Потолок замедлил своё кружение и остановился.

Минут через сорок появился Артём Шаровик, что-то говорил, возмущался, правда не слишком уверенно.

– Неужели вы не слышали про Лисицына? – слышал Сергей его расстроенный голос. – Это же, наверное, самый известный человек.

– Самый известный человек – это Семён Егорыч Кузьмачкин по кличке «Хулёныш», – убеждённо ответил строгий милиционер.

– Кто такой Семён Егорыч? – спросил Артём.

– Наш майор.

– Понятно, – засмеялся молодой журналист. – Только я не про это. Я о журналистике. Вы «Плюфь» читаете?

– Это журнал, что ли, такой? Я слышал название, но не читал. Толстый, шикарный и дорогой слишком. Это не для нашего брата.

– Ясно, – кивнул Артём, – вы, наверное, правы. «Плюфь» на самом деле дорогой. Я как-то не думал об этом.

– А что такое «Плюфь»? Что за слово такое? Я раньше не встречал.

– Да глупость это, – искренне засмеялся Артём, – кто-то однажды ляпнул это звукосочетание, и оно прижилось в редакции. Вот и весь секрет.

– Вот-вот! – нахмурился строгий милиционер. – Вы, журналисты, так именно и пудрите нам мозги. Слепите какое-нибудь словцо шутки ради и начинаете народу втолковывать связанные с ним проблемы. Это мы знаем. Это мы проходили. Это мы каждый день видим и слышим… А потом вы же возмущаетесь, почему народ не говорит на нормальном русском языке…

Они ещё немного поперебрасывались словами, затем Артём поблагодарил милиционеров за что-то и повёл Лисицына к автомобилю. Усевшись на переднее сиденье, Сергей зачем-то тупо потёр ладонью лобовое стекло.

– Отвези меня домой, к тебе домой или к кому-нибудь из наших, – попросил Сергей. – Я не могу пока появляться у себя.

– Что с вами произошло, Сергей Владимирович?

– Чуть позже я поведаю тебе забавнейшую историю из жизни твоих обожаемых «сливок», дружок. Только сперва нужно довести всё до логичного и бесповоротного конца. А пока не задавай лишних вопросов. Что там у нас на работе? О чём судачат? Эх, тошнит меня, укачивает.

– Остановить?

– Поезжай, мне надо позвонить, – махнул рукой Сергей.

– Я же говорил, что вам, Сергей Владимирович, без мобильного телефона нельзя… И где же вы всё-таки погуляли, что в отделение угодили?

– Балда ты, дружок, – вяло засмеялся Сергей.

«Жигулёнок» завернул на Вражский переулок.

– Ты куда меня везёшь? – огляделся Лисицын.

– Я на минутку, Сергей Владимирович. Это я к Наташе Неглинской заехал. Я у неё оставил случайно мой диктофон. Решил забрать, раз уж мимо едем.

– Ты у неё ночевал, что ли? Уже приклеился к ней?

Артём молча кивнул.

– Прыткий же ты оказался, Артём.

– Очень уж она мне нравится, Сергей Владимирович. Вы меня, наверное, осуждаете?

– За что?

– Втюрился в знаменитость, – виновато произнёс молодой журналист.

– Балда ты. Втюрился, так наслаждайся чувством.

Лифт поднял их на второй этаж, пешком Лисицын отказался идти наотрез. Наташа Неглинская встретила нежданных гостей в халате на голое тело. От неё пахло душистым мылом и джином. Она выглядела на редкость соблазнительно, несмотря на растрёпанные волосы, и заплаканные глаза не портили этого впечатления. Возможно, именно влажные глаза и придавали её облику особое обаяние и чувственность. Женские слёзы – великое природное украшение, хотя страшно бесчестное. И женщинам это известно.