В этот день они немного прогулялись по городскому саду. Летний зной липовым медом растекался по воздуху почти с раннего утра, заполняя собой улочки старого города, делая горячими булыжники на мостовой. Казалось, даже птахи примолкли от июньского зноя. Людочка раскраснелась от жары, но шла легко, щурясь от сильных лучей. Тонкие пальцы вертели в руках зонтик. Краевский шествовал чуть позади, пропуская ее вперед. Он откровенно любовался походкой и статью своей молодой возлюбленной. Его волновало в ней все – и изгибы тонкой талии, которую он мог обхватить двумя ладонями, и прямая девичья спина, и мягкость плеч, и русый завиток, прилипший к вспотевшей впадинке на шее.

Мила не просто шла, она парила, притоптывая каблучками новых кожаных туфелек бежевого цвета с удивительными бантиками на боку. Ей нравилось останавливаться и, приподняв легкий подол, любоваться этими самыми туфельками.

– Мила, ты как ребенок. Ты даже не представляешь, какое для меня удовольствие – одевать тебя. Покупать тебе украшения. Ни одна светская львица, ни одна петербургская кокетка не в силах доставить мужчине такое наслаждение, какое он испытывает, делая подарки такой неискушенной девушке, как ты.

Она улыбалась, кокетливо запрокидывая голову. Он оглядывался по сторонам, не видит ли их кто из случайных прохожих, подходил близко, обнимал и принимался целовать ее губы долгим и волнительным поцелуем.

– Мне сегодня ехать, и тебя я вынужден отпустить… Твои сны, мои сны – я стал из-за тебя таким сентиментальным, моя нежная девочка, что даже допустил непростительную оплошность.

– Какую?

– Сегодня мы не были близки, а должны были… И я теперь буду безумно скучать, – он сильно сжал ее запястье и стал осыпать его поцелуями.

– Нас могут увидеть.

– Плевать… Сегодня ты увидишься с мамой. Ты что-нибудь ей скажешь?

– Нет…

– Да, так будет правильно. Не нужно пока. Потом я сумею с ней объясниться. Я найду слова. Но не сейчас.

– Хорошо.

– Моя нежная девочка, мы еще не расстались, а мое сердце уже сжимается от тоски.

– Мое тоже, – тихо отвечала она. Ей хотелось, чтобы он снова подхватил ее на руки, хотелось полностью отдаться во власть его души и тела. Подкашивались ноги. – У меня кружится голова, – прошептала она.

Ее чуть затуманенный от набежавших слез взгляд скользнул вдаль, по пустой аллее парка. Дорожка упиралась в стриженый кустарник акации, дальше кустарника высился толстый клен, щедро покрытый огромными резными листьями. Лучи солнца играли искрами на кончиках ее длинных ресниц. И вдруг, сквозь резную листву, проступила чернота. Это было темное, очень темное пятно. Оно расплылось, а потом сжалось. Она узнала этот, чуть лакированный черный цвет. Это был цвет роскошного фрака вчерашнего господина. Людочка вздрогнула и отпрянула от Краевского. Ее розовеющее лицо вмиг побледнело.

– Что с тобой?

– Анатоль, там снова он!

– Кто?

– Тот господин, что вчера следил за нами.

Краевский медленно обернулся. Аллея была пуста. Лишь вдалеке мелькнул силуэт какой-то полной и немолодой женщины в малиновом платье. Краевский прошел вдоль аллеи, до самого клена, повернул в сторону – вокруг не было ни души.

– Мила, иди сюда! – крикнул он. – Здесь никого нет! – он рассмеялся.

Она медленно подошла.

– Любимая, мне определенно не нравятся твои страхи. Если бы не беременность моей супруги, мы уже этим летом уехали бы с тобой на море. Там бы ты привела свои нервы в порядок, – сказал он и осекся.

Она отвернулась.

– Мила, прости меня, – он взял ее за руку. – Я невольно упомянул то, что тебе неприятно слышать. Поверь, у меня нет чувств к этой женщине.

– Однако она беременна от вас уже четвертым ребенком, – прошептала она.

– Мила, господи, обожди, все немного уляжется, пройдет время, и если ты захочешь, то…

– Захочу…

– Мила… Ну, что за глупое, бабское упрямство. Откуда? Ты сама еще ребенок. Позволь мне побаловать тебя. Время так быстротечно. Ты еще успеешь стать толстой и деловитой мамочкой.

– Я не стану толстой, – обиженно проговорила она.

– Все так говорят, – усмехнулся он.

– Ваша супруга же не растолстела.

– О, давай не будем о ней. Здесь особый случай… – он посмотрел на часы. – Мила, нам пора ехать в ресторан.

«Может, я сошла с ума? – думала она. – Отчего мне всюду мерещится этот господин в черном? И отчего мне так холодно, когда я думаю о нем?»

Они поехали обедать. На этот раз Краевский повез Людочку в другой ресторан, с виду похожий на трактир. Здесь было гораздо больше публики, и выглядела она не столь чопорно. Они заняли столик возле окна. Краевский в этот раз заказал раковый суп, расстегаев с олениной, гусиный паштет, соленых груздей и пирожное для Людочки. Он заказал еще графинчик Шустовской водки. После выпитой, третьей по счету рюмки, его глаза блестели хмельным блеском. Людочка уже ела десерт, наклоняя голову к тарелке. Милая кружевная шляпка лежала на соседнем стуле. Перед глазами Анатоля мелькал чистый пробор ее русых волос и небольшая «ракушка» на затылке.

– Ты знаешь, а тебе бы пошел венок из белоснежных лилий, – прошептал он.

Она вздрогнула, вспомнив обрывки того страшного сна.

– И маки я хотел бы видеть на твоей античной головке. И фиалки тоже… Но более всего я помню не цветы. Я помню то, как жарко ты мне отдавалась в той реальности. Ты сама насаживалась на мой член. Сама! Ты кричала от страсти, раскрывая судорожно свой маленький рот, когда он скользил в тебе. Сон это или другая жизнь – я, право, затрудняюсь ответить. Мне кажется, что сойдясь с тобой, я день ото дня делаюсь все больше сумасшедшим…

– Анатолий Александрович, вы просто опьянели. Может, нам пора уже ехать? – она покраснела.

– Ты итак скоро поедешь. К маме. А что стану делать я?

– Вы поедете к своей супруге.

– Перестань! – зло прошептал он. – Ты прекрасно знаешь, что вынуждает меня ехать к ней. Это – долг и дети. Дети – в первую очередь. Я просто должен их навестить, – он шумно вдохнул воздух.

– Я поняла…

– Ты иногда распаляешь меня этой своей кротостью и послушанием.

– Вы хотели бы видеть меня строптивою?

– Сейчас более всего я хотел бы тебя отшлепать так, чтобы твой алебастровый упругий зад покрылся красными полосами, а потом войти в него. Я ведь не сделал этого накануне. С твоими снами я весь исполнен сантиментов, будто истовый поклонник Ричардсона и Руссо.

– Вы сказали, что тоже видели этот сон.

– Видел, но не помню целиком. А вот ту часть, где мы с тобой предавались греху под покровом римских ночей, я помню отлично. До мелочей. Всё. Обед окончен. Увы, мне надобно ехать… Дома меня ждет экипаж для поездки в деревню.