— Смир-рна! — откликался понятливый ворон Феликс.

— Война!

— Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра! — Феликс пошел куролесить в клетке.

XVII

Минул колючий январь. Снегообильный февраль пристроился в конец зимы.

Февральским метельным вечером в пивную «Мутный глаз» зашла Маргарита. Ее появление всколыхнуло обитателей: она сроду сюда не ступала. Всякому малому мальцу в округе ведомо, что ее муж Полковник квартирует на два дома, что Серафима-продавщица ему «мамоха»…

Не глядя на витрину, Маргарита встала в хвост короткой мужиковой очереди. Сердце Серафимы — не на месте: бабья натура привередлива, взбалмошна, — вдруг Маргарита появилась чинить разборки. Не пиво же пить!

Всё на деле оказалось проще. Маргарита ходила в магазин — прикупить на вечер шкалик. Но магазинной водки не было. Водки не было во всем Вятске. С водкой случались перебои. Недаром Карлик поносил весь ЦК КПСС, члены которого «уж третью неделю, рожи колбасные, травят честной народ алжирским бухлом». В магазины Вятска и впрямь завезли в темных «бомбах» с красно-желтыми этикетками алжирское сухое вино, которое нутро выворачивало у русского водочного питока.

Публика в закусочной обыкновенная: местные мужики, завсегдатаи. Остроязыкий забавник Карлик, возле него шишкастая голова Фитиля, Митька Рассохин и Гришка Косых, Толя Каравай и Юрка Нос, старик Кирьяныч. Полковника нет.

«Лучше б он тут был. Случай чего… пресек бы, — подумала Серафима и не вовремя повернула пивной кран, пена щедро полилась через кружечный венец.

— С подогревом? — негромко спросила Серафима слесаря Андрея Колыванова, который стоял впереди Маргариты.

— С подогревом.

Серафима хвать с плитки чайник с теплым пивом и — опять промахнулась, опять с верхом налила кружку. Дошел черед говорить Маргарите. Серафима аж вся вытянулась. Мужики с разных столов приметно глядели в центр событий. Маргарита рассеянно оглядела прилавок, витрину, застенчиво улыбнулась и спросила:

— А что, разве водки у вас нету?

— Сегодня нету, — виновато и ласково ответила Серафима. — Вино только сухое, из Алжиру.

— Я водки хотела, — еще более застенчиво сказала Маргарита.

У Серафимы защемило в сердце.

— Сколько вам водки? — утишенно спросила она.

— Грамм сто… Лучше сто пятьдесят.

— Вы садитесь сюда. За этот столик… Что-нибудь придумаем, — по секрету шепнула Серафима.

Указанный стол по статусу не был служебным, но часто служил для избранных. В последнее время его неизменно занимал Полковник.

Маргарита села на стул, скинула с головы на плечи пуховый платок, стряхнула капельки растаявшей снежницы с меховых обшлагов пальто и ворота.

Серафима, выходит, напрасно струхнула, увидав нежданную гостью.

— Нет уж, Сима, — шептала ей в рыжие кудри, прикрывавшие ухо, тетка Зина, — кто из баб водочку-то полюбил, того мужицкая любовь не проймет! — Она поставила на поднос тарелки с нехитрой закуской и стеклянный непрозрачный графинчик с водкой, приготовленный Серафимой, и понесла Маргарите.

Мужики потянули носы в сторону дефицитного графинчика, но дружно помалкивали. Даже остряк Карлик не дал комментария — случай исключительный: замиряются две бабы одного мужика.

Маргарита выпила пару стопок, почти сразу — одну за одной. Потом скинула с плеч пальто на спинку стула. Огляделась. Прочитала настенную табличку «У нас не курят». Но мужики-посетители дымили напропалую. Она тоже достала пачку «Казбека», закурила, расслабленно облокотилась на стол.

В пивной — тепло, уютно, даже задушевно. Звучала слитным гудом мужская речь. Это мужское многолюдье особенно выделяло и в чем-то защищало Маргариту. Это мужское многолюдье напомнило ей армейский полевой штаб. В огромной каркасной палатке она сидела в уголке с рацией, а вокруг большого стола посредине, где разложена карта, расхаживали офицеры штаба, о чем-то спорили, указывали на синие и красные стрелки и топографические меты на карте, что-то промеряли циркулем; вдруг кто-то из них предупредительно выкрикивал: «Товарищи офицеры!» — и в штаб входил генерал Енисейский, как всегда подтянутый, свежий и немного молодящийся, возможно, только ради нее… Генерал Енисейский иногда ловил ее взгляд и улыбался ей, и она чувствовала себя под его несокрушимой защитой… А когда начинался авианалет — прорывался какой-нибудь немецкий ас за линию фронта, — все офицеры первым делом пропускали ее вперед, чтоб укрыться в тесном временном блиндаже. Потом офицеры штаба опять окружали стол с картой, и под своды палатки плыл и плыл табачный дым; все они много курили, она закуривала вместе с ними, они подносили ей огонек зажигалки.

Водка в скрытном графинчике скоро кончилась. Просить больше Маргарита не смела. Да и дома ждет Костик, пора. В то самое время, когда она собралась надевать пальто, к ней подошла Серафима. Что-то не просто общее, но даже родственное и нежное объединило их в эту минуту.

— Спасибо, — сказала Маргарита. — Не знаю, как благодарить.

— Что вы, — залепетала в ответ Серафима. — Может, еще?

— Разве что чуть-чуть. Стопочку.

По-прежнему вьюжило. Прикрываясь воротником, Маргарита шагала вдоль улицы, улыбалась. Спроси ее кто-то: чему она улыбается? — не объяснила б толком. Наверное, всему, что есть на свете. Этой улице, где ветер полощет рваные снежные простыни, этим редким фонарям, на которые скопом летят полчища белых мух, этому радостному, расслабленному возвращению домой, к сыну, ради которого и вся жизнь, и весь этот свет, и эта снежная дорога, и эти улыбчивые желтые фонари…

В том месте, где улицу Мопра пересекал овраг и два склона соединял мост, имелось препятствие — вечное; выбоина перед мостом, — уклон, который дети накатывали до блескучей ледяной лысины. Почти всякий человек, чтоб взойти на мост и уцепиться за перила, слегка корячился и берегся, чтоб не упасть, не разбить колени иль голову, иль не свалиться в овраг. Рассеянная, счастливая Маргарита даже не поняла, что стряслось. И рой белых мух, и фонари, и зажженные окна улицы разом взорвались, полетели вверх, а потом — искры из глаз, неуклюжее падение — и глухая, безмолвная темнота.

Маргарита очнулась спустя некоторое время. Вокруг снег, снег. Только снег. Его топкая мякоть — и больше ничего. Но ни рукой, ни ногой не пошевелить. А главное — боль в затылке. Над головой ветер гнал поземку, подбирал с сугробов верхний сыпучий слой снега и нес его неведомо куда по оврагу. Огней улицы не видать, только желто-серый отсвет фонаря, который горел перед мостом. Маргарита попыталась выкарабкаться из огромного сугроба, стала барахтаться, но оказалось, что провалилась еще глубже. Новый прилив боли в голове обездвижил ее. Но Маргарита не отчаивалась. К тому же ей не было холодно. Она спокойно и смиренно подумала: «Полежу немного, передохну. И пойду домой. Костик ждет. Он вырос. Просит, чтобы я так его не называла. Он совсем мужчина…» Маргарита почему-то забыла, не вспомнила, что она может позвать на помощь, закричать, призвать кого-то из прохожих. Возможно, понадеялась: «Я живучая…»