Конница остияков замедлила шаг, не решаясь лезть с мечами на пики. Роберт, пожалел, что у него нет арбалета. Он заметил, как из рядов фаланги выбежал высокий офицер в шлеме с пышным ало-белым плюмажем, сжимавший в руках алебарду.

— Эй, Остияк! Ты такой красивый, словно баба на балу, а не воин в битве! Ты, наверное, еще и надушился, мужеложец?! — задорно прокричал он.

Забрало заглушает звук, но камоэнсец горла не жалел. Сэр Пил, гордившийся своим алым плащом, расшитым золотом, — единственным в колонии, и алмазом, вделанным в шлем, не стерпел обиды. Его — генерал-губернатора Остийского Юга — задирал какой-то наглый пьяница-камоэнсец.

Роберт пришпорил чалого жеребчика и напал на камоэнсца, желая снести ему голову. Но Луис де Кордова увернулся, отскочил в сторону, ударил, пользуясь длинной своего оружия, зацепил остияка крюком за плечо, дернул изо всех сил. Роберт не удержался в седле, свалился, звеня металлом доспеха и оружия.

Луис бросился к нему и рубанул по голове, после сумел поймать жеребчика за стремя. Всадника, попытавшегося ему помешать, свал с седла один из немногочисленных камоэнских стрелков.

— Камоэнс! Синее и Белое! — с таким кличем Луис де Кордова атаковал конных остияков.

Его меч свалил двух. Одну из освободившихся лошадей сумел поймать Марк де Мена. Вдвоем они погнали обезглавленных всадников врага. Чуть позже в бою сошлась пехота. Перед рукопашной арбалетчики остияков дали страшный залп в упор, повалив три десятка камоэнсцев, но это не остановило солдат Хорхе.

Туземцы: и орехоны, и турубара, разинув рты, следили за страшной схваткой. Белые спорили за то, кому играть главную роль в этих землях. Трещали латы, ломались о шлемы мечи. Пики протыкали тела, алебарды проламывали головы. Поднимались и падали секиры, узкие кинжалы жалили в щели доспехов.

Пленных не брали. Остияки не выдержали первыми, паразитируя на орехонах, они привыкли щадить себя. Преследуя их, камоэнсцы врубились в ряды ушастых, которые побежали следом за старшими союзниками.

Войско орехонов распалось, превратилось в толпу. Они бросали оружие, чтобы облегчить бегство. Турубары, уставшие не меньше их, настигали и убивали беглецов.

Лишь гвардия сапа-инки отступала, сохраняя видимость порядка, оберегая важных орехонов. Только ночь остановила преследование.

Лагерь турубара превратился в госпиталь под открытым небом. Жрецы в белых накидках ухаживали за раненными, но их не хватало. Стоны искалеченных товарищей мешали уцелевшим уснуть.

Фредерико Альберти — неудачный картежник и везучий конкистадор, в этом походе прошедший путь от корнета до командира роты, — стонал и изрыгал богохульствия, не давая батальонному лекарю осмотреть его лицо. Остияк свалил его наземь ударом алебарды.

— Помогите мне, я не могу долго возится с ним! — взмолился лекарь.

Луис де Кордова — единственный из всех офицеров, кто отделался синяками и порезами, попытался оторвать руки Альберти от его лица. Не получилось.

— Гийом! — закричал он.

Маг ждал, пока другой лекарь освободит пилку. Раненный орехон сумел укусить его за мизинец на левой руке и содрать почти все мясо, оставив одну кость, которую следовало удалить. Свой кинжал годный на все случаи жизни Гийом потерял.

— Что, Гийом? — раздраженно спросил чародей, приседая к Альберти, — Учитесь, — он ткнул раненого тремя пальцами здоровой руки в шею.

Альберти затих. Оказалось, что у него остался только один глаз, другой — ослепший — пришлось удалить. Щеку зашили, но лицо было не восстановить.

— Ничего, настоящий рыцарь всегда немного урод, — заявил по этому поводу Марк де Мена, которого этот поход избавил от комплекса неполноценности.

Камоэнсцев осталось чуть больше двухсот. Далатцев человек тридцать. Илия Кобаго, к явному неудовольствию Гийома уцелел, и той же ночью стал требовать от Пабло Гальбы свою долю.

— Ты везунчик, маг! — у силача Жозефа еще остались силы, радуясь победе, хлопать соратников по спинам. Некоторые таких хлопков не выдерживали и падали. — Еще немного и гвардейцы сапа-инки тебя бы на части разорвали.

— Да, ты вовремя подоспел, — согласился Гийом, благодарность за помощь в бою у турубаров равнялась оскорблению, — Еще бы пять и все.

— Что пять? — удивился Жозеф.

— Сил бы хватило убить пятерых, не больше. Я не всемогущ, не демон смерти, как некоторые считают. Магов губит ближний бой, сил моих лишь на двадцать врагов хватает — кровью заверенный опыт. Живот вспорют, и никакой амулет не поможет.

— Так давай выпьем, чтобы врагов было всегда меньше! — в руках Жозефа оказалась фляжка с фруктовой бражкой.

Гийом помнил, что на вкус она отвратительна, но отказываться не стал, другого способа чуть расслабиться он не видел.

Амулет-сапфир на груди грел тело. После боя маг нашел в себе силы и «зарядил» его. Едва успел к концу расправы над пленными, турубары не церемонились с давними врагами — вырезали всех пойманных. Рабы им были не нужны, да и работать орехоны — прирожденные воины — не умели.

Ушастые не сопротивлялись. Солнце отвернулось от своих детей — зачем им жить? К тому же, по их законам пленный равен трусу. Позор ничем не смыть, они все равно, что мертвые. Смерть — приемлемый выход. Не знавшие жалости и пощады, орехоны их и не просили.

Страшные тени мерно двигались в отблесках костров. Десять колод — десять палачей с трофейными топорами доброй остиякской стали. Ягуары били ровно, без злобы — выполняя необходимую работу. Сменялись, уставая. Орехоны оттаскивали в сторону тела товарищей и покорно шли под топор. Еще недавно страшные и неистовые, они казались магу живыми куклами. Пустота была в их глазах.

Приход Гийома вызвал веселое оживление. Турубары заулыбались. Маг указал рукой на топор. Ягуар — невысокий воин с татуированной бронзовой кожей, блестящей в свете костра — мотнул головой. Это была их война. Их кровное родство с орехонами.

Маг повторил свою просьбу. Ему уступили, бросая недоверчивые взгляды. Орехон покорно опустился на колени и опустил голову на изрубленную липкую колоду. Его невероятно длинные мочки ушей оттягивали тяжелые серьги — массивные, золотые. Турубары, к слову, не мародерствовали, не обирали врагов. Острое зрение мага различало десяток одинаковых шрамов на плечах казнимого орехона — жизни, отнятые у врагов.

Гийом снял с себя сапфир, надел цепочку с камнем на шею пленного. Обхватил рукоять топора обеими руками, не обращая внимания на боль раненной левой. Замахнулся, опустил.

Череп орехона хрустнул, как расколотая тыква. Маг вытер лицо рукавом, выдернул топор из зияющей раны. Расстегнул и снял окровавленную цепочку.

Амулет, затягивающий раны владельца, дающий ему силу, заряжался очень просто — чужой жизнью, истекающей из умирающего тела. Синий сапфир, становящийся ярче от чужой крови — память о тех давних днях, когда молодой боевой маг ненадолго увлекся грязной, но увлекательной наукой — некромантией.