— А вам не жалко русских людей, что бесплодно вот так погибнут? Вы об этом не думали, генерал?

— Размышлял, куда деваться. Красные так и так положат уйму народа. Выбор только за нами — или мы предпочтем пролить свою кровь в прямом противостоянии с ними, или обойдемся за счет наших «друзей» по Антанте. Я предпочитаю второй вариант.

— Если вопрос стоит именно так, а в том у меня нет сомнений, то и мой выбор определен. Ибо, делая вывод из ваших рассуждений, спасая мировую революцию, мы спасаем в первую очередь себя. Как бы это цинично ни звучало. Но политика такова…

— Я рад, что вы почти солидарны с Сибирским правительством, Павел Николаевич. Теперь нужно только обсудить цену, которую мы согласны заплатить за мир, и остаться в стороне от войны.

— Заодно округлив территории, вдвое увеличив население и на порядок прирастив промышленность. По-моему, именно в таком разрезе следует пойти навстречу большевикам.

— Ваши слова да Вологодскому в уши. И казачьим атаманам. Платить ведь придется Сибири да станичникам, ведь хлеб взять можно только там. Но делать нечего, будущее намного дороже.

Арчегов смотрел на Милюкова такими ясными и детскими глазами, что у последнего тут же ворохнулось в душе сомнение — а не обвел ли его этот молодой прохиндей. Уж больно сразу бросились в глаза все выгодные и не очень стороны. Павел Николаевич на такую мысль только вздохнул — если он сам что-то недопонял, то Троцкому придется намного хуже, ибо обмануть союзника нехорошее дело, зато врага — доблесть…

Ижмарская

— Я прошу посмотреть вас одну вещицу, доставшуюся мне от матери. Она наша семейная реликвия, Семен Андреевич.

Девушка расстегнула на платье крючок, потянула цепочку и сняла через голову какое-то украшение. Фомин отвел глаза в сторону — мельком увиденная белоснежная кожа груди смутила его и заставила даже покраснеть. Хотя вряд ли этот стыдливый румянец, совсем несвойственный военным, был различим на его изуродованном лице. И протянул свою раскрытую ладонь вперед.

— Ох ты!

Пальцы словно обожгло едким пламенем — он чуть не уронил зеленое нефритовое кольцо с вплавленным в середину багровым камнем. Но кое-как сдержался, пронзенный внезапной вспышкой в мозгу — память услужливо перевернула свои страницы, напомнив ему, когда он держал в своих ладонях это украшение. Так вот почему Маша вызывала у него смутные…

— Оно вам ведь хорошо знакомо, Семен Федотович, — не сколько спросила, сколько утверждающе произнесла девушка и с силой согнула его пальцы на украшении, сжав кулак. Ладонь опять обожгло, и Фомин смог только судорожно кивнуть.

— Вы его держали здесь, на станции, в конце января. Сняв у меня с груди, думая, что я лежу в беспамятстве от тифа. Почему оно вас тогда заинтересовало, Семен Федотович?

— Вы ошибаетесь, Маш…

— Нет, ваше высокопревосходительство, я не ошибаюсь. Вы даже не обратили внимания, когда я ваше настоящее отчество произнесла. Вас не узнать, совершенно не узнать. Но и меня тоже — тогда я настолько исхудала от тифа, что сама себя не могла опознать через месяц в зеркале. Мне казалось, что я смотрю на совершенно чужого человека.

Маша тихо говорила, а Фомин, опустив голову и продолжая держать в ладони едкое нефритовое кольцо, лихорадочно размышлял над создавшимся положением. Этого не могло произойти, но слишком невероятное стечение обстоятельств свело их на жизненном пути. Случайно? Так ли?!

Случайное закономерно, а закономерное зачастую выглядит плодом совершенно дикого случая. Как эта дорожная встреча, которой просто не могло быть. Или одна и та же фамилия. Безумие?!

Фомин мотнул головой, отгоняя слишком скоропалительный вывод. Таких совпадений не бывает, это не случайность, а четкая и определенная судьбой закономерность, ибо событиями движет предначертанное свыше. И что делать прикажете?! «Легенда» слетела одним махом, осталось либо лгать и изворачиваться, либо…

— Семен Федотович, только не нужно меня обманывать, это ни к чему, — девушка положила свою узкую ладошку на его руку. — Я понимаю, что разговор вам неприятен, а потому больше не буду вас спрашивать. И спасибо вам большое…

— За что?!

— Меня нашел на этой станции фон Шмайсер, он же приказал врачам. Но перевели меня в санитарный поезд по вашему приказу и выходили тоже, когда другие рядом со мною умирали без должной опеки. А меня лечили, давали лекарства, заботились днем и ночью. Я ведь слышала, что вы тогда говорили и приказывали. Слышала…

— Не стоит благодарности, Маша. Я обязан был сделать это. И знаете почему? — Фомин усмехнулся, глядя в широко открытые глаза девчушки. — Не ради вас, собственно, как человека. Нет, не поймите превратно. А вот ради этого нефрита с камнем. Вы знаете, что это такое?

— Нет. Мама мне ничего не говорила, когда его отдала. Просто сказала, что оно передается от матери к дочери, и его нужно носить только под платьем. Вот и все…

— От матери к дочери, хм… Видно, забыто то, ради чего этот амулет появился, — Фомин ткнул пальцем в лежащий на столе нефрит, но не прикасаясь пальцем к светившемуся кровью камню. И неожиданно спросил, сверкнув глазами: — Когда вы меня узнали?

— Перед Красноярском я полностью уверилась в том. Вас не узнала по лицу, а вот говор, умение держаться… Я же вас здесь видела мельком, а потому побоялась ошибиться. Капитан бронечастей, выслужившийся из нижних чинов, — это одно, а генерал-адъютант его величества, герой ижевского восстания, умерший от ран в прошлом месяце, — совсем другое дело. Ваши обмолвки и то, что раз я вас назвала настоящим отчеством, а вы не заметили и не поправили меня, дало мне уверенность в своих…

— Подозрениях, — закончил за Машу Фомин и усмехнулся: — Вы правы. Любой мужчина счел бы такие аналогии неуместными, а за вас сработала интуиция и вот этот камень.

— Почему вы его избегаете касаться, Семен Федотович? У меня возникло ощущение, что он вас словно обжигает!

— Так и есть. Это ведовская штука, с седой древности. Ей многие сотни лет, если не тысячи. От первых волхвов еще.

— Колдовская?!

Девушка отдернула руку от камня, будто впервые его увидев, и в изумлении захлопала ресницами, чуть ли не засунув маленький кулачок в рот, забыв воспитание и привитые с детства манеры.

— Нет, не колдовская, а ведовская, — поправил ее Фомин. — Это абсолютно разные вещи, хотя определенная схожесть присутствует. Просто люди зачастую путают.

— А вы их отличаете? — Жгучий интерес так плескался в девичьих глазах, что вызвал улыбку.

— С рождения. Мой дед волхв, ведун. И я от него немного набрался. А ваш амулет мне в руки брать нельзя, он жжет.

— Я никогда не чувствовала это жжение. Наоборот, он мне кажется холодным.

— Так многие люди скажут, потому что не чувствуют его силы. Я ощущаю, потому и не желаю брать в руки. Он ваш родовой знак, только от женщины к женщине передается. От ведуний.