– И не надейся, – усмехнулся он и по-свойски приподнял пальцами ее подбородок. – Пописать, как и ты, вышел.

– Не трогай! – Она раздраженно дернула головой, скидывая его пальцы.

Алексей опустил руку.

– Ну да, конечно, ты же ведь такая нежная мимоза. Не нравятся прикосновения мужчин. Интересно, а ему ты сказала? – Он кивнул в сторону зала, в котором Инга оставила своего кавалера.

– Не твое дело. Маша уже наверняка волнуется, почему ты так долго ходишь… писать.

– А это тоже не твое дело.

– Алексей, скажи, ты специально караулил меня, чтобы еще раз обидеть, оскорбить? – она сменила взвинченный тон на более спокойный, что далось ей нелегко. – Тебе хочется испортить вечер и себе, и другим людям? Мало того, что ты себя заводишь, споря со мной и стараясь вновь оскорбить, ты обидишь и Машу, которая наверняка ждет от этого вечера романтики. Цель-то ведь такая ничтожная – испортить настроение одной скучающей столичной дамочке, а затрачена на нее вся тяжелая артиллерия.

– Умная, ничего не скажешь, – буркнул Алексей и снова кивнул в сторону зала: – У тебя с этим… свидание?

– Если ты внимательно читал статью в журнале, должен понимать, что у меня не может быть с ним свидания, – невинно проговорила Инга и попробовала протиснуться между стеной и Алексеем.

Тот мгновенно загородил ей проход рукой.

– Алексей, пусти! Как дети, ей-богу… Машка тебя заждалась, не хватало, чтобы она сюда пришла и…

– С Машей у нас деловое свидание. Если она хочет получить у меня работу, должна быть терпеливой. Или ты беспокоишься, что заждались тебя? Так у тебя тоже не свидание… – злорадно улыбнулся Алексей, но руку все же опустил, давая Инге возможность пройти.

– Знаешь, по крайней мере, он, в отличие от некоторых, не упал бы в обморок и не закатил скандал, увидев грязную статейку в желтой прессе. Материал в журнальчике мог бы оказаться и старым, и сфальсифицированным. Видно сразу, Чернов, что ты не читаешь газет и журналов, а только просматриваешь свои рыбные хроники. Если бы ты иногда пролистывал прессу, то не стал бы принимать все там написанное за чистую монету! Там вполне могли бы написать, что я и террористка, и инопланетянка и что у меня три ноги, и ты бы все это безоговорочно проглотил? И я не верю, Чернов, что ты не «пробил» меня через свою службу безопасности, прежде чем отпускать со мной свою дочь! И то, что ты запретил мне видеться с Лизой – это проявление задетого мужского самолюбия! Ну как же, про девушку, к которой у тебя возник сексуальный интерес, написали, что она – лесбиянка! Ты, Чернов, поступил, как глупый мужик с комплексами, а не как хороший и рассудительный отец. И странно то, что ты поверил больше статье, а не… мне. И не своим собственным ощущениям.

Не дожидаясь ответа Чернова и воспользовалась его замешательством, Инга поспешно протиснулась между ним и стеной и быстрым шагом направилась в зал.

– Инга, подожди! – спохватился Алексей.

Девушка не оглянулась – не услышала или просто сделала вид. Быстро подошла к своему столику, что-то сказала своему спутнику и, не дожидаясь его, направилась к выходу. Парень засуетился, махнул рукой официанту, торопливо расплатился за заказ и выбежал следом за Ингой.

– Чернов, ты что, влюбился? – Мария недоверчиво хмыкнула, когда он вернулся к ней за столик. Алексей, особо и не вслушиваясь в ее вопрос, рассеянно кивнул.

При первом взгляде на мужчину, неподвижно замершего на ковре в позе «лотоса», можно было подумать, что он неживой. Он уже долгое время сидел без малейшего движения, устремив остекленевший взгляд на зажженные на импровизированном алтаре свечи. Казалось, он даже не дышал. Его дух витал за пределами сознания, а здесь, в этой комнате-храме, находилась лишь физическая оболочка.

Прошло достаточно времени до того момента, когда веки мужчины с редкими ресницами дрогнули – это было его первое движение. И следом послышался тихий вдох: мужчина словно осторожно пробовал дышать. Приходя в себя, он еще какое-то время оставался в прежней позе, медленно вдыхая и выдыхая воздух, и затем наконец поднялся и накинул на обнаженное тело халат. Бесшумно ступая босыми ступнями по ковру с густым ворсом, он, шатаясь, сделал круг по этой странной комнате без окон и снова сел. Поджав под себя ноги и обхватив ладонями голову, мужчина закрыл глаза и тихо застонал. Ему было плохо. Ритуал почти полностью обессилил его. И теперь тело, эта разрушаемая со временем оболочка, в которую заключен дух, отказывалось повиноваться.

Ему очень хотелось выпить крепкого кофе, но он еще несколько лет назад отказался от него в пользу травяного чая. Но полюбить полезный заменитель ему так и не удалось, и сейчас одна только мысль о травяном чае вызывала тошноту.

…Нет, силы у него уже не те, совершенно не те… Для любого, даже самого простого ритуала ему приходится долго копить энергию, а потом долго ее восстанавливать. И он не мог не заметить, что с каждым разом собирать силы становится все сложней, а промежутки между ритуалами, необходимые для восстановления, становятся все длиннее и длиннее. Если так пойдет дальше, однажды он не сможет собрать даже по крупицам Силу для простейшего ритуала. Или, что еще хуже, во время одного из них его душа откажется возвращаться в обессиленное тело. И тогда наступит неминуемое, то, чего он страшится, и то, с чем пытается бороться – вечность, зеркально противоположная вечности жизни, которой он поклоняется и на алтарь которой приносит последние силы. Вечность смерти.

Подобно алхимикам Средневековья, он добрую часть жизни отдал на поиски формулы бессмертия. По молодости, подхлестываемый амбициями и непоколебимой уверенностью в собственной уникальности, он не допускал и тени сомнения, что рано или поздно ему удастся найти эту священную формулу. Ведь в его руках были куда более выигрышные козыри, чем у древних ученых: накопленные веками знания мудрецов, собираемые по зернышку по всему миру, и Сила. Ради знаний он исколесил полмира, собрав опыт мудрецов, как нужные ингредиенты, на смешении которых намеревался вывести формулу. Он копил и взращивал данную ему Силу – без нее знания не ожили бы. Он много экспериментировал, и иногда эти эксперименты, как и эксперименты древних ученых мужей, чуть не заканчивались трагедией. Но методом проб и ошибок ему почти удалось найти те аргументы, с помощью которых он сумел бы договориться со Смертью. Его открытие, стань оно известно массам, взбудоражило бы мир, взорвав прежние устои, перечеркнуло бы Библию, превратило многовековые Храмы в песок. Даже лишь за намеки о подобном открытии его прокляли бы консервативные предки, а любознательные потомки растерзали бы его Знания на составляющие. Его пытались бы соблазнить, как продажной девкой, Нобелевской премией и тому подобной чепухой. Но ему не нужны были премии: выведенная им формула предназначалась лишь для него одного. Возможность договариваться со Смертью, иметь над ней власть – это гораздо выше материальных благ. Ему бы пообещали вписать его имя в историю, но и этот соблазн показался бы ему детской забавой: зачем ему памятники, когда он собирался увековечить себя. Человек, сумевший приручить смерть, как ласкового котенка, – это бог. Властелин.