Глаза мне открыл Сашка, не выдержавший моих переживаний. Сказал мне для начала, что я полный дурак. С этим я не стал спорить, но попросил объяснить, в чём именно это выражается. И Сашка стал объяснять.

Он был уверен, что Люба, сама ли, или по совету какой‑нибудь дуры–подруги, решила устроить мне проверку. Проверку моей любви. Узнать, на что я могу пойти ради этой любви. Стану ли я вообще бороться – за любовь, за неё, Любу, если у меня появится соперник. А я, дурак, проверку эту позорно проваливаю. Любая женщина или даже девчонка вроде Любы мечтает не только о любви, о любимом, но и о том, чтобы этот любимый готов был сражаться за неё. Чтобы не стоял, как пень, то есть как я, а действовал.

После моего вопроса, как именно мне надо действовать, Сашка посмотрел на меня как на совершенно уже законченного идиота. Которому вообще бесполезно что‑нибудь объяснять. Но потом, видимо, ему стало меня жаль, и он, безнадёжно вздохнув, стал всё‑таки продолжать говорить.

Больше он не называл меня дураком и пнём, а чётко и убедительно разъяснил, что проще и надёжнее всего спасти нашу с Любой любовь – это встретить где‑нибудь в безлюдном месте Кирилла и потребовать от него, чтобы он исчез для нас навсегда. А станет вякать – набить морду. Ничего, что неинтеллигентно, зато надёжно.

И не надо его, как Тайсона, сильно бить. Достаточно пары пощёчин позвонче, и этот хмырь усохнет. Он только болтать и умеет, а так – он обычный трус и подлец. Связался с малолеткой, зная, что у неё есть я. К тому же ещё и всячески “опускает” меня, унижает в присутствии Любы. Заслужил он по роже? Заслужил. Действуй, блин!

На мой тоскливый вопрос, можно ли как‑нибудь обойтись без мордобоя, Сашка, брезгливо сплюнув, терпеливо разъяснил, что это глупо и сложно, но, в принципе, можно. Главное – вообще хоть что‑то делать. Если же не делать ничего, Люба мне этого не простит.

Вскоре после разговора с Сашкой я попросил совета у Олега.

Найти его было непросто, он куда‑то исчез, отменил летние занятия, отключил мобильник, дома его тоже было не застать. Но в мой день рождения Олег сам нашёл меня. Когда я выскочил из дома за хлебом, наткнулся на него неподалеку от подъезда. Олег явно специально караулил меня, заходить к нам домой он почему‑то не хотел.

Услышав мой вопрос, Олег растерялся. Я чуть ли не первый раз в жизни видел его по–настоящему растерянным. Он, конечно, старался не подавать вида, но был растерян и не знал, что мне посоветовать.

И это было скверно. Олег – не из тех, кто может растеряться из‑за пустяка.

Мне очень хотелось, чтобы Олег подтвердит правильность Сашкиного совета “набить морду”. Тогда всё было бы легко и просто. Плохого Олег не посоветует, и я с очищенной совестью тут же кинулся бы разыскивать Кирилла…

Но Олег после долгого тяжёлого молчания признался в конце концов, что не знает, что я должен делать.

— Набить морду? Может быть. Но будет ли после этого лучше вам с Любой? Чёрт его знает! Да и нужно ли вообще что‑то делать, вот в чём вопрос! Сашка говорит, что нужно? Мне бы его уверенность!

Олег достал из кармана сигареты и закурил. Я молча ахнул. Раньше я такого и вообразить не мог. Олег совершенно не был похож на себя. Что‑то с ним творилось нехорошее. Очень нехорошее. Не связанное со мной. А тут ещё я пристал со своими проблемами…

А Олег опять начал говорить, и с каждым его словом мне становилось всё тоскливее.

— Может, Сашка и прав, не знаю, не берусь судить. Честно говоря, Максимка, у меня была когда‑то очень похожая ситуация. Я мучился, но так ни на что и не решился. Ни морду набить, ни с помощью слов отшить “конкурента”. И в результате свою любовь я потерял. Так что мой опыт положительным никак не назовёшь. Но я не уверен, что если бы я действовал как‑то иначе, было бы лучше. Если любовь умерла, то её уже не воскресить. А если любимой не угрожает опасность, от которой её надо спасать, а просто она устраивает какую‑то дурацкую проверку, стоит ли вообще унижаться, подставлять под эту проверку свою задницу? Может, лучше подождать и выяснить, что для неё важнее, любовь к тебе или дурацкое желание без твоего на то согласие тебя проверить? В общем, не знаю я, Максим, решай сам. Извини, малыш, но я правда ничем не могу тебе помочь в этот раз…

Потом Олег вспомнил про мой день рождения, заставил себя улыбнуться, поздравил, достал из сумки диск с записями песен Барда и подарил. Может, дескать, песни Яцика помогут принять какое‑нибудь решение.

Я, забыв про хлеб, кинулся домой и сразу засунул диск в компьютер, объяснив маме, что это – подарок Олега. Вообще‑то надо было готовиться к последнему экзамену, из‑за этого экзамена мы с мамой решили, что и день рождения отмечать будем позже, а сейчас – надо готовиться. Со своими переживаниями я сильно запустил учёбу, а совсем уж позориться на экзаменах не хотелось. Но сесть за учебники я в тот вечер не мог.

Мама не стала возражать, только вздохнула, а потом сказала, что папа тоже прислал мне подарок. Какой‑то очень непростой цифровой плеер. Что хотела его вручить после экзамена, но поскольку из‑за Олега подготовка сегодня всё равно рухнула… В общем, держи, дорогое чадо! Постарайся не очень долго, ладно?

Я обрадовался, на компьютере перебросил записи с диска на плеер и надел наушники. Наверное, маме тоже хотелось послушать… Ладно, потом, сейчас я хочу послушать один.

Слушал я записи не один и не два раза. За учебники в тот вечер так и не сел. Когда лёг спать, опять надел наушники. Мама опять вздохнула, жалеюще посмотрела на меня, она знала о моих переживаниях. Отнимать у меня плеер она не стала.

Часть песен были мне совсем незнакомы, а часть я уже слышал раньше, два года назад.

Я слушал, лёжа с открытыми глазами, и вспоминал ночи в Бухте. Когда точно так же лежал в палатке, рядом посапывали спящие ребята, а у меня сна не было ни в одном глазу. Потому что было слышно, как неподалеку возле костра поёт Бард. И от его песен моё сердце сжимается от какой‑то странной тоски, неясной тревоги, предчувствия будущего счастья. И будущего горя. Хотелось плакать и одновременно смеяться…

Сейчас сердце тоже сжималось, только вот смеяться совсем не хотелось. И предчувствия счастья почему‑то не было…

Запись, подаренная Олегом, была сделана не в студии, а во время какого‑то “неформального” застолья, был слышен звон посуды, бульканье разливаемой по стаканам жидкости, доносились обрывки разговоров, шутки, я даже голос Олега узнал.

Большинство песен Бард пел по чьей‑нибудь просьбе. Я знал от Олега, что он очень разборчиво и иногда – очень жёстко относится к людям, и своим другом он называл далеко не каждого. Но в той компании явно собрались его настоящие друзья. И пел он для них “на разрыве аорты”, каждую песню – как будто в последний раз.

Бард как никогда раскрывал душу, а душа его, сколько бы он ни изображал из себя грубияна, хулигана и циника, на самом деле была доброй, по–детски доверчивой и очень ранимой. И он обычно старался спрятать её, скрыть от наглых и бесцеремонных взглядов чужих людей…