Басан усмехнулся. Толуй не только возвысился среди Волков, но и прославился дурным нравом. Давно уже никто не осмеливался вслух плохо отзываться о нем, даже если его и не было поблизости. Но сейчас Тэмучжин напомнил Басану, что мир не ограничивается племенем Волков. Когда воин заговорил снова, в его голосе звучала горечь.

— Говорят, Волки сильны. Да, мы сильны такими, как Толуй. Илак набрал себе в ближние воины новых людей, людей без чести. Он заставляет становиться перед ним на колени. Если кто-то из нас рассмешит его, или привезет с охоты оленя, или разорит чужую семью, он швырнет ему бурдюк черного арака, как кость в награду собаке. — Басан с тоскою посмотрел на далекие холмы, вспоминая иные времена. — Твой отец никогда не заставлял нас становиться на колени, — тихо сказал он. — Будь он жив, я не раздумывая отдал бы за него жизнь. Он никогда не заставлял меня чувствовать себя каким-то… не совсем человеком.

Для молчаливого воина это была долгая речь, и Тэмучжин слушал, не перебивая. Он понимал, как важно иметь Басана в союзниках. Больше среди Волков у него никого не было. Он мог бы опять попросить о помощи, но Басан говорил все это не просто так. Его понимание чести означало, что он не сможет отпустить Тэмучжина теперь, когда они его схватили. И Тэмучжин смирился с этим, хотя открытая степь манила его. Хотелось убежать как можно дальше от поганой смерти, которую приготовил ему Илак. Подросток понимал, что второй раз ждать милости бесполезно, особенно когда положение Илака так крепко. Когда Тэмучжин заговорил, он тщательно подбирал слова, чтобы Басан запомнил только их и не вспоминал о его мольбе.

— Мой отец был рожден править, Басан. Он легко шел среди людей, которым доверял. Илак не столь… уверен в себе. Да и не может быть уверен. Я не прощу ему того, что он сделал, но понимаю его и понимаю, почему он окружил себя такими, как Толуй. Их слабость делает их жестокими, и зачастую именно такие люди становятся безжалостными воинами.

Тэмучжин увидел, как от его слов расслабился Басан. Они разговаривали на равных, словно один из них не был пленником другого.

— Может, как раз это Илак и заметил в Толуе, — задумчиво продолжал Тэмучжин. — Я не видел Толуя в набеге, но, может, в деяниях бешеной отваги он лишь топит свой страх.

Тэмучжин не сказал бы этого, если бы верил собственным словам. Толуй, каким он его знал, был хвастуном, который, поранившись, убегал с ревом. Под бесстрастной маской Тэмучжин прятал удовольствие: он увидел, как встревожился Басан, которому после его слов на ум явно пришли какие-то воспоминания.

— Твой отец никогда не приблизил бы его, — покачал головой Басан. — Величайшей честью для меня было быть избранным Есугэем. Это значит больше, чем иметь силу и доспехи, чем нападать на слабые семьи и угонять их стада. Это значило… — Он помотал головой, прогоняя воспоминания.

Тэмучжин хотел, чтобы воин и дальше шел по этой тропе, но не осмеливался на него давить. Долгое время они молчали, затем Басан вздохнул.

— Рядом с твоим отцом я чувствовал гордость, — пробормотал он, обращаясь скорее к самому себе. — Мы несли смерть тем, кто нападал на нас, но никогда не мстили одиноким семьям. Никогда не мстили Волкам. Илак сделал так, что теперь мы с важным видом сидим в доспехах по юртам, но не валяем войлока, не объезжаем новых коней. Мы разжирели на подачках и обленились. Молодые не знают иной жизни, но я в юности был поджарым, сильным, уверенным в себе. Помню, как мы с Есугэем совершали набег на татар.

— Значит, ты все же чтишь его память, — шепнул Тэмучжин, тронутый добрыми словами.

Лицо Басана стало бесстрастным, и сын Есугэя понял, что сегодня не услышит больше ни слова.

Толуй вернулся довольный, с двумя сурками на поясе. Они с Басаном испекли их, набив тушки раскаленными камнями. От запаха жареного мяса рот Тэмучжина наполнился слюной. Толуй разрешил Басану бросить Тэмучжину объедки, и тот тщательно обглодал косточки, понимая, что силы еще понадобятся. Толуй забавлялся, дергая веревку каждый раз, когда Тэмучжин подносил пищу ко рту.

Когда они снова пустились в путь, Тэмучжину пришлось бороться с усталостью и болью в натертых веревками запястьях. Он не жаловался, так как знал, что Толуй будет рад увидеть его слабость и что ханский любимчик скорее убьет его, чем даст сбежать, да Тэмучжин и не допускал такой возможности. Мысль о встрече с Илаком терзала страхом его пустое нутро. Наступил вечер. Толуй вдруг остановился, заметив что-то вдалеке. Тэмучжин прищурился, глядя против закатного солнца, и его охватило отчаяние.

Старый Хорхуз не успел далеко откочевать. Тэмучжин узнал его пегого коня и повозку, нагруженную небогатым семейным скарбом. Перед ними семенило маленькое стадо коз и овец. Ветер далеко разносил их блеяние. Наверное, Хорхуз и не понимал, какая опасность ему грозит. Тэмучжин с болью подумал, что старик, судя по всему, остался здесь из-за семьи Есугэя, с которой успел подружиться.

Хорхуз не был глупцом. Он не стал приближаться к пешим воинам, но, когда обернулся, они увидели, как он бледен. Тэмучжин молился, чтобы старик уезжал как можно быстрее и дальше.

Однако ему ничего не оставалось, как томиться в тоскливом ожидании. Толуй бросил Басану веревку, снял с плеча лук и быстрым шагом, стараясь, чтобы Хорхуз не увидел лука, направился к нему и его семье. Этого Тэмучжин не мог вынести. Он рванул веревку так, что Басан крутанулся на месте, вскинул руки и в отчаянии замахал старику, чтобы тот понял — надо бежать отсюда.

Глядя на идущего к нему одинокого человека, Хорхуз в нерешительности повернулся в седле. Он заметил Тэмучжина, но было слишком поздно. Толуй уже успел подойти на расстояние выстрела и натянул лук. И прежде чем Хорхуз успел крикнуть жене и детям, Толуй выпустил стрелу.

Это был легкий выстрел для человека, привыкшего бить на полном скаку. Хорхуз ударил коня пятками, но усталый конь не мог быстро умчаться. Басан и Тэмучжин следили за полетом стрелы. Толуй выстрелил снова. Стрела словно зависла в темном воздухе, а человеческие фигуры двигались слишком медленно.

Стрела вонзилась в спину Хорхузу, и конь его в ужасе встал на дыбы. Даже с такого расстояния Тэмучжин увидел, как его старый друг дернулся и взмахнул руками. Вторая стрела вонзилась в войлочное седло, когда Хорхуз уже соскользнул наземь и остался лежать на зеленой траве грудой темного тряпья. Тэмучжин зажмурился, услышав, как ударила вторая стрела. Толуй торжествующе взревел и пустился бегом с луком наготове. Он приближался к перепуганной семье, как волк к стаду коз.

Жена Хорхуза перерезала гужи, вырвала стрелу из седла, забросила в седло двоих сынишек. Она, может, и заставила бы животное пуститься в галоп, но Толуй что-то кричал ей и потрясал луком. Боевой дух тотчас покинул ее, и она, будто подкошенная, упала на землю.

Тэмучжин в ужасе смотрел, как Толуй подходит к женщине и беспечно достает новую стрелу.

— Нет! — воскликнул Тэмучжин.

Но Толуй развлекался. Первая стрела вошла женщине в грудь, а затем воин перебил вопящих детишек. Сила выстрела смела их с седла, и они распростерлись на пыльной земле.