— Тебе надо — ты и руку тяни… — хрипло ответил Осташа.

Веденей помолчал, а потом его рука заткнула дупло. Она выползла наружу, как змея из норы, и запачканная сажей пятерня раскрылась, точно дохлая лягушка развалила лапки. Осташа выхватил из-под рубахи покромку, мгновенно завязал узел и надел петлю Веденею на запястье, а потом конец пояска закрутил на крепкий сук.

Веденей, почуяв обман, рванул руку обратно, но петля затянулась, и рука осталась в дупле. Осташа затягивал другой узел на сучке, потом еще и еще.

— Отвяжи!.. — заорал Веденей с другой стороны вакоры.

Осташа вышел из-за пня и посмотрел на дырника. Веденей, багровый от ярости, стоял, всунув руку в дупло, и дергал плечом. Осташа со спины ловко обхлопал дырника по бокам — нет ли ножа.

— Мало-ой!.. — все поняв, заревел Веденей.

— Сейчас и с малым разберусь, — задыхаясь, пообещал Осташа и побежал к избе.

Выворотив от стены кол покрепче, Осташа, не обращая внимания на Веденея, помчался к опушке, продрался сквозь кусты и вывалился к яме. Малой спал под калупой, не слыша воплей Веденея, хотя и до ямы доносились надрывные, истошные крики.

Осташа посмотрел в яму на парнишку, такого маленького и беззащитного, не виноватого в том, что был отдан лукавому… Пощадить?.. Взгляд Осташи упал на царапины от щучьих зубов. Осташа вытер ладонью лицо, словно содрал морок, обеими руками поднял кол над ямой и уронил его прямо на голову малому. Под комлем что-то хрупнуло, пискнуло. Осташа перехватил кол и принялся бить им по мальчишке, словно трамбовал. Когда под колом уже зачавкало, Осташа остановился и заглянул в яму. Голова мальчишки превратилась в кровавую, грязную, волосатую лепеху, облепленную желтыми березовыми листьями. А сатаненыш был жив, корчился на дне в черной грязи и будто бы даже пытался выползти из-под ударов. Осташа, сдерживая ужас, бросил кол, постоял, переводя дыхание, медленно перекрестился и полез обратно в кусты. Кусты трещали, но сквозь треск ветвей Осташа еще слышал шлепки ладоней по мокрому дну ямы.

«Надо было ноги переломать, колени разбить…» — запоздало подумал он. Но вернуться к яме он ни за что бы не согласился.

Он подошел к Веденею, висящему у вакоры с задранным плечом, проверил петлю и узлы. Веденей молча глядел на Осташу выкаченными глазами, точно петля перехлестывала ему не запястье, а горло.

— Ну, к утру ногтями поясок перецарапаешь, тогда освободишься, — сказал Осташа. — Яму с гаденышем не забудь засыпать… Прощай.

Веденей дышал со свистом, не ответил ни слова.

…К полудню Осташа вышел на берег какой-то речушки, что бежала в пожухлых папоротниках под обмытыми корнями сосен. По ее дну к вечеру Осташа дошлепал до реки побольше. Что это была за река? Койва? Вижай? Тура? Серебряная?.. В узком прогале еловых вершин плыл алый пух мелких облаков. Ответа не было. Все вокруг молчало, даже лес не шумел, даже речка не шелестела на перекате.

Неподалеку от устья Осташа увидел на кедре ареву — помост, с которого выслеживают медведя. Забрать у Веденея кресало, чтобы разжечь огонь, Осташа не догадался, а пожрать и подавно было нечего. Но не сидеть же всю ночь в орляке голодом и без огня… Зверье-то — ладно, не нападет; оно за лето отъелось. Но вдруг здесь лешачья тропа проходит? На ней спать нельзя. Осень — свадебная пора; на лесной тропе ночью свадьба леших может затоптать насмерть. Осташа забрался на бревнышки аревы, наломал веток с хвоей погуще, кое-как пристроился на ночлег и, наверное, до полночи не мог уснуть: мерз, таращился во тьму под аревой, бесконечно читал «Лодью несгубимую». Все чудилось, что ползет в подлеске мальчишка с раздавленной головой…

Проснулся он от холода еще до рассвета. Хотелось есть, хотелось спать, хотелось лечь и умереть. Рядом с аревой тихо раскачивались синие шатры высоких елей.

«Сколько мне еще идти до людей?» — в отчаянии думал Осташа. Хватит ли ему сил?.. Ведь даже плота не сбить — чем бревно-то вырубить? А идти по берегу пешком… Буреломы, притоки…

«Господи, помоги мне… — стал просить Осташа. — Помилуй и спаси… Выведи к людям…»

Словно что-то толкнуло в темя, как будто костяшками пальцев стукнули по глупой башке. Сидишь-то на чем?..

Осташа спихнул ареву на землю. Из помоста вышел неплохой плот-рюшка. Сухие стволы держали человека на плаву. Кто и когда их рубил?.. Осташа выломал себе жердь-хабазину и поплыл, отталкиваясь от перекатов.

Речка бежала в великих, молчаливых, однообразных лесах, и от их однообразия казалось, что путь будет длиться вечно. На другой день зарядили мелкие дожди, но то было к лучшему: река прибудет, и не придется сходить с плота в ледяную воду на каждой отмели. К тому ж, по примете, пока дожди сыплют, холода не грянут. Впрочем, Осташа уже намерзся до потери памяти. В теле от кашля бренчали все кости. Ноги, казалось, до колен заковали в железные сапоги. Суставы выворачивало от боли. Зато Осташа нашел брошенную, дырявую вогульскую морду, заплел дыру стеблями травы и наловил уклеек. Жрать пришлось сырыми.

Утром третьего дня плавания слева впала речка, почти такая же, как и та, по которой Осташа плыл. Вода в новой речке была мутная.

«Может, это Тискос, если я плыву по Койве?» — подумал Осташа. Но ему почему-то казалось, что Тискос должен впадать справа… «Да пес с ними обеими».

Ни скал, ни обрывов — ничего не встречалось. Только высокие крутые горы, еле различимые за частым ельником. Меж гор — мелкая плоская речонка, продырявленная валунами, как ветхое полотенце. Плотик-рюшка играл под нетвердыми от голода ногами, грозил развалиться. Осташа переплел плахи лозняком и полосками коры. А над речкой и горами мелкой рябью несло птичьи стаи. Осташа запрокидывал голову, со дна таежной теснины глядя на гусиные косяки. Гуси улетали от осени, будто изменники бежали с поля боя. Сердце Осташи колотилось тряской дрожью. Спасенная под Костер-горой душа истончалась: еще немного, и он воспарит вслед за птицами. Хабазиной Осташа прибил в уреме серую лесную утку, у которой русалки, скучая в этих глухих и пустых водах, завернули на спине крыло за крыло, и утка не улетела вместе со стаей. Вечером он распотрошил и раздергал тушку на нитки, как пряжу, а утром съел мороженое мясо, все равно давясь и отплевываясь растаявшей во рту птичьей кровью.

…Журчание очередного притока Осташа услышал еще из-за поворота и даже удивился: давно уж он не слышал никаких других звуков, кроме плеска своей жердины да хрипов в груди. Плотик переполз поворот — и Осташа увидел в устье мелкой речонки две лодки, загруженные бурыми комьями руды. Рядом на берегу стоял тепло одетый мужик и ножом подстругивал только что вытесанное весло.

— Х-ха! — воскликнул мужик, увидев Осташу. — Ну и встреча! Свиделись же, а?!.

Осташа с наслаждением вышвырнул свою хабазину, спрыгнул с плота и побрел к берегу по колено в воде.

— Не узнаешь, Астафий? — подошел поближе мужик. Осташа молча сел на прибрежный валун, не в силах оторвать взгляда от человека.

— Добрался до моей Тесовой речки, а, бусыга эдакий?!. — Мужик захохотал. — Да я ж дядя Федот Михеев, артельный! Мы с тобой в мае в Рассольной познакомились — вспомнил? Ты нам из Усть-Койвы соль послал!..