Я облокотился на прилавок и сладострастно впился зубами в нежно-белую булочку, словно вампир в шейку любовницы. В этот момент девица разглядела меня получше, и ее опасно передернуло. Родная, нельзя же так волноваться! Чтобы немного ее успокоить, я решил завести непринужденный разговор.

Для начала осведомился, который час. Оказалось, всего лишь без двадцати десять. Ха! С тех пор как меня упрятали в психушку, население явно стало вести более здоровый образ жизни. Девица нервно поглядывала по сторонам, пока я пытался выяснить степень ее семейной обремененности. Паршиво сваренный кофе бурлящей лавой растекался по внутренностям, но, к сожалению, слишком быстро остывал в стакане.

Уже собираясь отчаливать, я покосился вправо и чуть не поперхнулся: неподалеку прогуливался классический интеллигент в очках и шляпе. Шляпа выглядела достаточно объемной, чтобы прикрыть от дождя и нескромных взглядов мою большую умную голову, а интеллигент – достаточно издерганным, чтобы всполошить всю округу. Я начал мыслить, как бы покультурнее убедить его в необходимости делиться со своими ближними, но все разрешилось само собой.

На моего седовласого очкарика наехали самым наглым образом.

Да, жизнь меняется стремительно – и не в лучшую сторону. В наше время хотя бы требовали сигарету и только потом обижались, если сигарет не оказывалось. Теперь же, очевидно, даже не снисходят до разъяснительной беседы.

Короче, из-за ближайших кустиков вынырнули четверо малолеток и принялись пинать обладателя очков и шляпы с беспричинным азартом. Девица поспешно забаррикадировала свой «Венский вальс».

Радикализм нынешних сявок меня прямо-таки угнетает. Во всяком случае, мне с моей рефлексией до них далеко. Эти были не из «кислотной» молодежи, а с юношескими иллюзиями расстались еще в яслях. Очкарику сразу дали по зубам и заткнули ему рот его же галстуком, чтобы он перестал верещать.

Когда жертва сложилась пополам и сползла на тротуар, подвергнутая рихтовке ботинками, я ощутил выброс адреналина, смял в гармошку пластмассовый стаканчик и направился к месту экзекуции, на ходу дожевывая свой остывающий «хот-дог». Шляпа, валявшаяся в сторонке, привлекала меня не меньше, чем возможность заиметь благодарного квартиросдатчика хотя бы на одну ночь.

Вблизи на подрастающих шакалов было тошно и вредно смотреть. Они воняли гнилыми зубами и серой из ушей. На гнойно-прыщавых мордах, озаренных луной, отражалось гнусное наслаждение. Об оловянные бельма можно было с успехом разбивать яйца.

Один из придурков раскинул веером пальцы с обкусанными ногтями и повернулся ко мне. У него на губах блестела слюна – казалось, что на этот раз поллюция случилась прямо во рту.

– Чего надо, пидер? – спросил он, растягивая слова для внушительности, отчего его речь звучала, как гайморитно-брезгливое нытье.

Конечно, я уже не тот, что раньше, да и животик затруднял движения – с другой стороны, с ним я чувствовал себя так, словно спереди меня защищал эмалированный тазик. Этим четверым следовало еще немного подрасти. Им не хватало массы. Будь ребятки чуть постарше – и они бы меня уделали. Волей-неволей мне пришлось позаботиться о том, чтобы этого не случилось. Не забудьте, что они все-таки видели мое лицо, а такое зрелище могло пронять даже безнадежных тупиц.

Я бил их не без удовольствия, хотя и пришлось слегка испачкать руки. Это не значит, что в меня ни разу не попали, – просто моя чувствительность была притуплена. Даже когда ботинок одного из недоносков врезался мне в пах, эффект оказался далеко не сокрушительным. Превозмогая боль, я схватил этот самый ботинок и повернул его градусов на сто восемьдесят.

Что-то громко хрустнуло. Сопляк заорал благим матом и попытался отползти, волоча за собой сломанную конечность. В педагогических целях я наступил на его колено. Он взял самую высокую ноту, которую я когда-либо слышал. Двое его приятелей блевали на тротуар. Еще один, наиболее стойкий и шустрый, прыгал вокруг меня, размахивая перышком с восьмисантиметровым лезвием.

Сил на то, чтобы пропороть пальто, у него не было, поэтому он целил в лицо. Как будто мне недостаточно выбитого глаза! Я протянул ему левую руку, и он полоснул по ней пару раз – царапины получились неглубокие, но парень был заворожен сверканием пера и видом дымящейся крови…

Правой рукой, сжатой в кулак, я выкрошил ему передние зубы. Совесть моя была чиста – через несколько месяцев их все равно доконал бы кариес. Так что ему следовало бы еще приплатить мне за срочную операцию. Даже кольцо, подаренное Эльвирой, пригодилось – камень оставлял глубокие отпечатки в пародонтозных деснах. Клеймо мастера. Нож я забрал себе – пригодится.

Когда все четверо ползали вокруг и скулили, как слепые щенята, наступило время проявить врожденный гуманизм. Я скрючился над спасенным интеллигентом, который шарил ручонками по асфальту в поисках потерянных диоптрий. Я поставил его на ноги и расправил слюнявый галстук. Он прошамкал что-то вроде слезливых слов благодарности и тут, судя по всему, сфокусировал на мне свои близорукие гляделки.

Видели бы вы его физиономию! Она менялась, словно в видеоклипе: вначале озабоченная, затем сморщенная от отвращения, наконец, перекошенная от страха. Он заскрипел сломанным зубным протезом и вырвался из моих дружелюбных объятий.

Пока я оглядывался, выясняя, не привлекла ли драка ненужного внимания, испуганная жертва хулиганов уже захромала прочь, торопливо переставляя хилые ножки. Мои надежды провести ночь под крышей и угоститься чашкой горячего чая таяли как дым. Чертовски обидно. В кои веки совершил доброе дело и не нашел понимания.

Интеллигент удалялся по направлению к ближайшей станции метро. Бедняга так спешил смыться, что даже забыл закрыть расстегнувшийся «дипломат». Оттуда выпархивали листы бумаги и липли к грязи.

– Эй! Подождите! Стой! Дядя! – орал я ему вслед, но мои призывы его только подстегивали. Несколько бумажек скользнули прямо в шляпу, о которой он тоже позабыл. И на том спасибо. Я нахлобучил ее себе на голову и пробежал взглядом по заголовкам, напечатанным крупным шрифтом.

Похоже, интел был университетским профессоришкой или кем-то в этом роде. Статейки, которые он пописывал, показались мне чрезвычайно актуальными. Что там говорить, правильные были статейки: «Преступность как следствие социальной некоммуникабельности», «Проблема отчуждения в постсоветском обществе», «О доминировании ницшеанских идей произвола»…

В другое время я, пожалуй, прочел бы всю эту чушь. Но не теперь. Тезисы доклада об отчуждении я аккуратно сложил вчетверо и спрятал в карман. Будет чем подтереться.

Поскольку четверо подонков снова обретали подвижность и начали поносить меня на своем подростковом новоязе, я профилактически пнул каждого под ребра и направился в сторону зоопарка, манившего густой тенью, а также глубокой тишиной кладбища диких животных. Я и сам чувствовал себя животным. В наследство от цивилизации мне достались только прямохождение и вторая сигнальная система. Все прочее – инстинкты, сиюминутность существования, способы выживания – можно было смело уподобить звериным.