Даже в 1897 г., во время переписи населения, после десятилетий планомерной правительственной политики деклассирования безземельных шляхтичей, польский язык назвали родным около трети потомственных дворян империи[469]. Поляки играли заметную роль не только в администрации западных окраин, но и в высшей бюрократии: в 1850-х гг. их доля «среди чиновников центрального аппарата достигала 6 %, причем больше всего их было в ведомствах, требующих специальной компетентности или технических знаний, – министерствах финансов и государственных имуществ, Управлении путей сообщения, Военном министерстве»[470]. Многие русские аристократы (а иногда и особы царствующего дома) были связаны с польской шляхтой семейными или романтическими узами.

Если реальная русификация ЦП, означавшая устранение всей его элиты, попросту была невозможна в рамках тех средств, которые были дозволены эпохой («для этого была бы нужна политика Тамерланова»)[471], то выдавливание польского элемента из ЗК нельзя назвать задачей в принципе невыполнимой: «Западный край можно и должно обрусить вполне и в самое непродолжительное время…»[472] Однако в рамках сословной империи она оказалась невероятно сложной. Борьба с поляками, по сути, равнялась борьбе с дворянской корпорацией ЗК, а следовательно, подразумевала опору на местное крестьянство и радикальную демократизацию социально-политических практик, что объективно подрывало сам фундамент империи. Поэтому русификаторский пыл бюрократов-националистов, вроде братьев Н.А. и Д.А. Милютиных, постоянно сталкивался с компромиссной линией в отношении польской аристократии, которую проводил, например, П.А. Валуев (резко возражавший против националистической «страсти к оплебеянию России»[473] «тех русофилов, которые хотят под предлогом обрусения посадить мужика в барские хоромы, в виде представителя русской народности»[474]) и которая была гораздо ближе сознанию большинства российских самодержцев (характерно, что Александр II в начале царствования мог именовать ЗК «злосчастными польскими (!) губерниями»)[475]. Д. Милютин сетовал, что до 1863 г. «правительство наше не только не принимало мер для противодействия польской работы в Западном крае, но даже помогало ей в некоторых отношениях, вследствие ложной системы покровительства польской аристократии, составляющей будто бы консервативный элемент в крае, опору самодержавия! Система эта заставляла местные власти оказывать польским помещикам поддержку против крестьян и часто принимать очень крутые меры в случаях вопиющей несправедливости и притеснений со стороны первых. Чрез это угнетенное, забитое крестьянское население, разумеется, отдавалось вполне в руки польских панов и дворовой их челяди»[476].

Опираясь при подавлении польских восстаний на настроенное резко антипольски/антипански украинское и белорусское крестьянство, правительство и местная бюрократия в то же время опасались, как бы низовая полонофобия/панофобия не вышла из берегов, и в ЗК не случилась бы «жакерия» или не повторилась, не дай бог, гораздо более близкая во времени и пространстве «галицийская резня». Поэтому поощрение патриотического рвения крестьян довольно быстро сменялось присылкой карательных отрядов для подавления народных бунтов против тех самых панов-мятежников, бороться с которыми совсем недавно призывали правительственные агенты[477]. То же касается старообрядцев СЗК, столь хорошо себя зарекомендовавших в 1863 г.: с начала 1870-х гг. «правительство уже не брало под защиту арендаторов-старообрядцев в их тяжбах с землевладельцами»[478].

Мемуары М.Н. Муравьева, жестко и продуманно проводившего политику «русского дела» в СЗК, переполнены жалобами на интриги «польской партии» при дворе и на непонимание «большинством высших лиц» национально-исторического смысла русско-польского соперничества: «Они не знали ни истории края, ни настоящего его положения, они не могли понять мысли об окончательном слитии того края с Россией, они считали его польским, ставя ни во что все русское, господствующее там числом население»; предшественники Муравьева, с его точки зрения, управляли СЗК, «не усматривая в нем никаких русских начал, ибо в виду их были только дворянство и римско-католическое духовенство»[479].