Умывшись и попив пивка, дедуля немного подумал и сделал сообщение на межнациональную тему: чеченцы, сказал, вредный народ, еще в войну нам вредили, и не надо с ними разговаривать, а надо так: всех русских оттуда вывезти, а на остальных бросить сверху бомбу. Какую бомбу? — спросил я. Такую, ответил дедуля и мысль свою охотно пояснил. Он когда на Дальнем Востоке служил, на японцев бросили бомбу — и все, и никаких разговоров.

— Японцы тоже вредный народ? — спросил я.

— Очень, — подтвердил дедуля и застенчиво улыбнулся.

Поезд остановился в Дзержинске, последней станции перед Нижним. Я набросил пиджак и пошел размять ноги — а заодно голову, поврежденную ночным кукованием и утренней политинформацией. Дверь вагона была закрыта, проводница в своем купе пила чай в компании со сменщицей.

— Откройте дверь, — попросил я.

— Зачем? — удивилась проводница.

— Так… — сказал я. — Подышать.

— Нашел где дышать! — сказала проводница.

Сказанное, хотя и относилось исключительно к особенностям химического производства в Дзержинске, вполне годилось и для оценки жизни на Родине в целом,

Нашли, действительно, где дышать.

Человек за рулем «Нивы» полчаса катил бочку на Америку и американцев. Ничем новым, впрочем, он меня не угостил — готовый суп из старого пакетика: они бездуховные, жадные и наглые, а мы бедные, милые и душевные.

В конце получаса я поинтересовался, бывал ли он в Америке.

— А чо я там забыл? — ответил человек. Потом, помолчав, поинтересовался уже он:

— А вы были?

— Случалось.

— И что там: лучше? — ребром поставил вопрос человек.

Я признался: может, не лучше, но дороги ровные, полицейские взяток не берут, и в больницу необязательно ложиться со своей ватой.

Человек замолчал, но было видно, что зреет в нем какой-то протестный асимметричный ответ, как у Горбачева — Рейгану. Я попытался предугадать поворот диалога, но жизнь в очередной раз показала мне, кто здесь настоящий драматург.

— А вот упадет на них метеорит, — угрюмо сказал человек за рулем, — и где твоя Америка?

В городе Кимры Тверской области есть интернат для страдающих олигофренией. Там снимал телевизионный сюжет мой давний знакомец Саша Гордон. И рассказывал потом поразительное.

Стало быть, от хлебосольного государства нашего выделяется больным на содержание, полной чашей, несколько рублей в день на человека, и давно бы умерли они на радость местного собеса — но!

Но олигофрены оказались людьми жизнелюбивыми и завели подсобное хозяйство. И вскоре выяснилось, что это их хозяйство — чуть ли не самое рентабельное в области: коровы, птица, грибы, ягоды… Самим хватает, да еще продают жителям окрестных деревень!

Секрет оказался довольно прост. Дело в том, что олигофрены:

а) не пьют;

б) обожают работать.

У них от труда, видите ли, улучшается самочувствие.

И милости просим — 120% рентабельности! То есть русский олигофрен помаленьку тяготеет к голландцу. Персонал на них не нахвалится.

— Если бы все наши люди были такие… — мечтательно сказала кастелянша…

— Самое опасное — это подушка безопасности, — сообщил мне человек, сидевший за рулем «десятки»; — Если не пристегнут, может вообще убить!

— А если пристегнуться? — поинтересовался я. Водитель посмотрел на меня презрительно:

— Кто ж пристегивается?

Несмотря на предупреждение, почти тысяча рыбаков вышли на ладожский лед. Льдина откололась, шестеро погибли, людей снимали ночью вертолетами…

Рассказ об этом спасенного — в прямом эфире на телевидении. Он полночи лежал на льдине, а рядом с ним лежал его десятилетний сын; льдина таяла, и человек ждал — погибнет он вместе с собственным ребенком или их успеют спасти…

Успели.

В конце программы ведущий спрашивает:

— Ну что, еще пойдете на рыбалку на Ладогу?

И человек, улыбаясь, отвечает:

— Обязательно!

«Кто ж пристегивается?»

А вот еще одна очень страшная и очень русская история.

В конце девяностых, под Ельцом, попали в автокатастрофу артисты пятигорского «Рыжего театра». Они ехали в Москву.

В половине шестого утра на спуске Толя, сидевший за рулем, не увидел грузовика, ехавшего впереди. У грузовика были заляпаны грязью габаритные огни, в лощине стоял густой туман…

Двое ребят погибли, жена Толи много месяцев лежала в больнице… Сам он, тоже переломанный, сидел в местном СИЗО и давал показания. Хорошо относившиеся к попавшему в переплет парню, местные милиционеры успокаивали его совесть так:

— А-а, это в лощине, на спуске? Ну, там каждый год кто-нибудь насмерть бьется! Место такое.

О том, чтобы в этом месте — с туманом, спуском и скользкой дорогой, поставить наконец какой-нибудь знак, пост ГАИ и пару фонарей, речи не идет, как и о том, впрочем, чтобы что-нибудь приличное сделать с Родиной вообще.

Место такое.

Подмосковный дядя на «жигуле» матюкался на гаишников, которых иначе как «волками» не называл.

— Двадцать пять лет кормлю этих волков!

— И что, — поинтересовался я, — за двадцать пять лет не было ни одного, который сделал бы всё по закону: квитанция, штраф, просечка?

Дядя задумался, вспоминая, и вспомнил:

— Нет, был один… Ну, козел!

Чем, собственно, полностью исчерпал зоологию наших отношений с родным государством.

А вот диалог Леши, работавшего у меня водителем в телевизионную пору моей жизни, со встречным ментом — диалог до слез российский и, практически, святочный. Мент остановил Лешу ближе к Новому году и, не тратя времени на формальности, просто попросил у него денег на праздник, сто рублей.

Если бы Леша поинтересовался, с какого, собственно, бодуна он должен давать менту сто рублей, это было бы резонно, но глубоко не по-русски… Разговор продолжился в народном ключе.

— Ты чё, командир! — сказал Леша. — Откуда у меня деньги? Нам еще за ноябрь зарплату не заплатили.

— Да ну!