Пастух пришел к знахарке. Прославленная целительница увидела в его глазу нечто серое. Старуха стала заговаривать больного: «Ху́ти, ху́ти, уалквата́с, пусть в этот час исцелится твой глаз!» Но заговор не помог, соринка оставалась в глазу. Тогда седая Аиргав позвала девяносто девять нартов, и они, кто с лопатой, кто с железным ломом, кто с деревянным, а кто с метлой, вошли в глаз пастуха. Все вместе, немало потрудясь, выгребли, как снег выгребают, соринку и ушли, позабыв на улице одну лопату.

Рано утром какой-то мальчуган, выгоняя телят, наткнулся на лопату, поднял ее и отбросил подальше в сторону, чтобы прохожим не мешала. Прошло много лет, на лопате осела пыль, образовался на ней толстый слой земли, покрытый дерном. Облюбовав это место, поселились там люди. Однажды они заметили, что по утрам их окна и двери смотрят не в ту сторону. Смятение овладело жителями. Решили они выставить дозорных. В одну из ночей дозорные увидели, что некая рыжая лиса грызла на краю селения, на обрыве горы, белый камень. Дозорные метнули стрелы и убили рыжую лису. Жители селения содрали с нее шкуру с одного боку. Хотели содрать и с другого боку, но, как ни старались, не сумели повернуть мертвую лису на другой бок. Так и осталась на лисе половина шкуры. А другую половину жившие на лопате разделили между собою поровну, и каждый мужчина получил по куску меха на папаху и на воротник для шубы.

В один из дней женщина из соседнего селения гнала телят на выпас, крутя на пути веретено, и наткнулась на мертвую лису, с которой снята была половина шкуры. «Очень хотелось бы мне узнать, — подумала женщина, — почему не тронута шкура на другой стороне?» Кончиком веретена она легко перевернула лису на другой бок, сняла оставшуюся половину шкуры и сказала:

«Быть может, хватит меха на тулью для шапки моему озорнику сыну».

Придя домой, женщина принялась квасить и мять шкуру. Окончив свою скорняжную работу, увидела она, что половины лисьей шкуры не хватит на тулью для шапки ее мальчика. С тех пор мы и спорим — кто больше всех: то ли соринка, попавшая в глаз пастуха, то ли сам пастух, то ли рыжая лиса, то ли женщина с веретеном, то ли сын женщины? И почему половины лисьей шкуры хватило на папахи и воротники для мужчин всего селения, но не хватило на тулью одной шапки для одного мальчика? Споры пошли жаркие, перешли в драку, драка — в побоище. В конце концов люди разделились на две враждующие стороны, и началась между нартами война. Старейшины наши, видя, что люди истребляют друг друга, собрались на совет и решили отправить нас как послов к вам, ибо сообразительней вас, одноглазых, нет никого на земле, никто не сильнее вас в счете. Только вы сумеете разрешить наш спор, и тогда между нартами прекратится губительная война.

Сосруко замолк. Чудовища, насупив мохнатые брови, посмотрели друг на друга. Им очень понравилось, что люди наконец-то признали их ум и сметку, их превосходство над собою, но и задача казалась им нелегкой. Головы у них заболели от многословного рассказа Сосруко, все перепуталось — конец и начало. Один одноглазый говорит: «Соринка больше всех!» Другой: «Нет, больше всех лиса!» А третий: «Мальчик — вот кто больше всех!»

Спор ожесточился. Распалясь, одноглазые бросились друг на друга с криками, воплями, с бранью. Пошла потасовка. Когда потасовка перешла в настоящее побоище, когда одноглазые сцепились друг с другом, кто-то из них задел огромный камень, которым они завалили вход в пещеру. Камень выкатился из пещеры. Одноглазые — за ним. Тогда Сосруко освободил от пут связанного Толумбака, воины сели на коней и выехали из пещеры. Одноглазые, охваченные безумным пылом побоища, не замечая всадников, вырвали деревья из земли, стали наносить один другому страшные удары. Опять кто-то из них нечаянно задел ногой камень, камень двинулся на одноглазых, отбросил их к краю пропасти, низверг в бездну всех одноглазых и сам рухнул туда вслед за ними. Но и в пропасти кто-то из одноглазых кричал: «Соринка больше всех!» Одноглазые погибли на дне пропасти, раздавленные сорвавшимся огромным камнем. Земля с облегчением вздохнула: теперь не было на ней ни одного чудовища! Сотворенная из желчи Тха, главы богов, была ныне до конца уничтожена человекоподобная нелюдь, поедавшая людей!

Одиннадцать всадников пустились в обратный путь. Они скакали быстро, но еще быстрее мчалась по земле слава об их подвиге, и чинты выходили им навстречу и благодарили богатырей, навсегда избавивших землю от одноглазых чудовищ. И в нартских селениях, куда Сосруко въехал один, простившись со своими спутниками-кунаками, было ликование, и казалось, что не только люди, но и деревья, и реки, и горы благословляют Рожденного из камня. Лишь пятеро ненавидели по-прежнему Сосруко, ибо чем больше разгоралась на земле слава Сосруко, тем больше они ей завидовали, а известно, что зависть — мать злобы. Имена тех пятерых вам известны: тонкогубый Гиляхсыртан, грузный Пшая, надутый спесью Пануко, кознелюбивый Сырдон и болтун Гутсакья. Они издали увидели возвращающегося домой Сосруко и остановились под скалой, и тень от скалы упала на них. Сырдон сказал:

— Вот он едет, этот безродный! Слава о нем гремит в мире, а наша слава утекает из мира, как вода из дырявого котла. Поверьте мне, великие храбрецы, уничтожит нас проклятый Сосруко! Так не лучше ли нам уничтожить его?

— Обезглавим его мечом, — сказал багровощекий Пануко.

— Нельзя: кровь на мече будет свидетельствовать против нас, когда боги призовут нас на суд, — возразил грузный Пшая. — Ведь небожители на стороне Сосруко.

— Умертвим его стрелой, — предложил Сырдон.

— Нельзя, — опять возразил Пшая. — И кровь на стреле восстанет против нас.

— Отравим его, — уронил ядовитые слова Гиляхсыртан.

Но и с этим не согласился грузный Пшая:

— Видите, могучие храбрецы, пропасть? Через нее проложен узкий мост. Подрубим этот мост и уговорим Сосруко пройти по подрубленному мосту. Худородный непременно свалится в пропасть. Как знать, может, и жить останется, всякое бывает. А погибнет — так сам виноват: зачем согласился по мосту пройти?

Пятеро завистников подрубили мост. Когда Сосруко приблизился к ним, он услышал их громкое приветствие:

— Да будешь ты с великой судьбой, Сосруко! Слава о твоем мужестве растет, ей уже тесно в пределах земли. Все мыслимые подвиги ты уже совершил, кроме одного подвига.

— О каком подвиге