был физически близок с вами, в моем теле остались какие-то остатки древесного духа, и я подхожу для жертвоприношения. Мне сложно было понять о чем они говорят, ведь я не даос и никогда не стремился стать небожителем.

Мо Жань невольно отшатнулся, чувствуя, как деревенеет тело и волосы встают дыбом.

Ему-то как раз все сразу стало ясно. Конечно, когда он развлекался с Жун Цзю, вместе с телесными соками вливал в его тело какое-то количество своей древесной сущности. Этот фальшивый Гоучэнь искал кого-то на замену ему, а у Жун Цзю как раз осталось немного принадлежавшей ему древесной духовной энергии. Пусть ее было совсем мало, но она была достаточно чистой и полностью подходила для техники жертвоприношения.

— О том, что произошло потом, сказать ничего не могу, – лицо Жун Цзю приняло обычное легкомысленное выражение, но весь его дух буквально пронизывал холод разочарования и одиночества. — Как видите, господин Мо, я мертв.

Случись такое в прошлой жизни, или сразу после возрождения, Мо Жань наверняка бы лишь презрительно фыркнул и насмешливо сказал: «Сдох ты, ну и что? Я-то тут причем?»

Но сейчас ему было совсем не до смеха.

Ему и правда был противен Жун Цзю, потому что тот не гнушался никакими средствами и не останавливался ни перед чем. В прошлой жизни он даже замышлял лишить его духовных сил. Однако и сам Мо Жань в прежней жизни, хотя и любил предаваться любовным утехам с Жун Цзю, никогда не относился к нему искренне. Поэтому сейчас, в загробном мире, вот так вдруг услышав эту исповедь, он испытал очень противоречивые чувства.

Мо Жань подумал о всех тех незримых узах[112.6], что против воли связали его с другими людьми, и решил, что надо с этим заканчивать прямо сейчас. Хватит!

Он глубоко вдохнул и выпалил на одном дыхании:

— Жун Цзю, за все, что случилось с тобой, прости меня.

За всю его жизнь у Жун Цзю никто ни разу не просил прощения. Широко открыв глаза, он уставился на Мо Жаня, как будто впервые увидев его, потом долго изучал его, осмотрев с ног до головы, пока, наконец, не сказал:

— Даже если вы признали свою вину, я все равно не скажу вам, где находится этот человек с портрета.

— Мои слова не имеют ничего общего с портретом, – ответил Мо Жань.

Жун Цзю склонил голову, задумавшись на пару мгновений, а затем вдруг спросил:

— Молодой господин Мо, а известно ли вам, что до того, как я умер, мы вместе с господином Чаном хотели убить вас и забрать ваши духовные силы?

— Я знал об этом.

— Вы… Вы знали?

— Да, я знал, – Мо Жань кивнул.

После короткого замешательства Жун Цзю вспыхнул от гнева:

— Конечно этот Син Чан не умеет держать язык за зубами!

Сверкая глазами от негодования, он решительно вскинул голову:

— Если бы я знал, что все так закончится, лучше бы я его послушал и убил вас еще тогда. По крайней мере у меня было бы хоть несколько счастливых дней и, может быть, все не дошло бы до того, чтобы я умер такой жестокой смертью.

Мо Жань посмотрел на него и сказал:

— А ты всегда делаешь все, что тебе говорят другие люди?

— А почему нет? – ответил Жун Цзю, — Я всего лишь хотел жить хорошо. Например, почему торговать своим телом это плохо? Люди же торгуют рыбой и мясом, чтобы заработать себе на пропитание? Я знаю, что такие как вы, благородные господа, смотрят на меня с презрением. Но разве вас прокормит это ваше чувство собственного достоинства? Для меня куда важнее кувшин вина и кусок жареного мяса. Так что, если бы, убив вас, я смог сохранить свою жизнь, почему бы мне этого не сделать?

Губы Мо Жаня дернулись. Он хотел было возразить ему, но, вспомнив, что сам творил в прежней жизни, не смог ничего сказать.

Между тем возмущенный Жун Цзю продолжил:

— Люди убивают птиц ради мяса, так почему ради собственного выживания человек не может убить другого человека?

Мо Жань тяжело вздохнул и пробормотал:

— И какой смысл в такой жизни?

Казалось, что он спрашивал Жун Цзю. Но сейчас, отбросив все наносное, он задал этот вопрос тому человеку, каким он был в прошлой жизни, когда сидел на самой вершине смертного мира.

— Я не знаю. Я не понимаю, о чем вы говорите, и не собираюсь об этом думать, – равнодушно ответил Жун Цзю. — Меня продали в бордель по достижению шестнадцати лет. Первым моим клиентом стал старый даос, которому было сильно за пятьдесят. Спрашиваете, был ли какой-то смысл в этом всем? Я понятия не имею! Пока я был жив, думал только о том, как зарабатывать деньги. Если бы у меня были деньги, я бы сразу выкупил себя. После никто и никогда не смог бы использовать меня как нужник, и моя жизнь перестала бы зависеть от ваших улыбок и мимолетной благосклонности. Но до гробовой доски мое тело так и не стало свободным. Именно из-за вас я умер как животное!

Мо Жань долго молчал, а затем спросил:

— Если бы тебе был дан еще один шанс, ты снова бы выбрал сговориться с Син Чаном, чтобы убить меня?

— Верно.

— Хорошо. Если бы у меня был еще один шанс, я бы пустил по ветру все твои деньги, чтобы ты мог позволить себе есть только гнилые фрукты.

— Вы!..

Жун Цзю вспыхнул от гнева, отчего искусственный румянец на его щеках стал как будто даже ярче. Его тело задрожало, но он быстро взял себя в руки.

Сообразив, что потерял лицо, так постыдно утратив контроль над собой, он потянулся к волосам, бессознательно пытаясь привести в порядок прическу. На его лице вновь появилась обычная сладкая улыбка, но пламя ярости, что пылало в глубине зрачков, и не думало угасать.

— Вы предложили мне следовать за вами. Я Жун Цзю, и у меня свой путь.

—Надеюсь, ты сможешь насладиться желанной свободой в Призрачном Царстве.

Озадаченный его замечанием Жун Цзю прищурился:

— Конечно, я буду тут свободен и смогу хорошо устроиться. Всего-то и нужно попасть в постель того, у кого больше всего власти, и тогда я смогу избежать этого вечного круговорота перерождений и больше не буду страдать. По сравнению с дурами, что собраны в тех