— И мне наплевать на тебя, Ингалиль. Плевала я на тебя.

Ингалиль не ответила. Она стояла как черная тень, отвернувшись к морю.

Вот сейчас, думал Бьёрн. Сейчас это случится. Он глубоко вздохнул, сжал и разжал пальцы, тряхнул головой, так что волосы защекотали шею. Прямо перед ним стоял Никлас, он был бледен, и на верхней губе блестели капельки пота. Томми повернулся спиной, но было заметно, что он тоже напряжен, спина прямее, чем обычно, он застыл, не шевелясь. Позади него так же прямо стоял Пео, но не так неподвижно: он крутил в пальцах палочки, словно уже сидел за своими ударными, крутил не переставая, словно играл никому не слышную мелодию, его тело время от времени содрогалось, будто следуя какому-то только ему ведомому ритму. Один Буссе казался совершенно расслабленным — стоял, сунув руки в карманы с таким видом, будто думает о чем-то другом, и даже не пытался выглянуть из-за черных кулис.

— Ну, ни пуха, — тихонько произнес позади них Карл-Эрик. Никто не ответил, никто даже не посмотрел на него. Все ловили каждое слово ведущего. Майк — так его звали. У него была странная прическа, какой никто из них никогда раньше не видел — коротко подстриженный затылок и такая же короткая челка, а остальные волосы — до плеч, говорил он неразборчиво, и понять его английский было довольно трудно.

— Did I tell you that I love you?[24]— выкрикнул он, и публика ответила воем.

Они играют первыми. А потом еще две английские группы. Две очень известные английские группы. Они уже поздоровались с ребятами из той, что выступала следом за ними. Рука Томми задрожала, когда он протянул ее Эрику Бердону, и Бьёрн тогда улыбнулся, такой же улыбкой, какой его самого одарил Томми еще в гримерке, перед репетицией. Теперь Томми сперва отводил взгляд, но потом напрягся и произнес что-то презрительное насчет фанеры. Никто не ответил, его реплика словно упала в пустоту, парни из «Энималз» уже отвернулись и заговорили между собой. Так ему и надо, паршивцу.

Бьёрн не имел ничего против фанеры. Во всяком случае, теперь, после прогона. Наоборот, он почувствовал облегчение оттого, что не надо петь так, чтобы было слышно, что микрофон и усилители выключены, а малый барабан прикрыт черной резиной. Единственное, о чем ему теперь надо думать, — чтобы петь точно так же, как на диске. С этим проблем не будет. Он всегда поет так же, как на диске. Но Томми осатанел — он не сможет выдать свое коронное соло, одну из своих концертных вариаций. Он ведь считает себя гением, музыкальным гением, и рассчитывал, что мир сегодня об этом узнает.

— …and here they are, all the way from Sweden…[25]

Голос Майка утонул в оглушительном крике. Публика в хорошей форме. Вот сейчас, думал Бьёрн. Сейчас это случится.

Томми шагнул на сцену и поднял руку, приветствуя зрителей. За ним последовал Пео, нырнул за ударную установку и приветственно помахал оттуда палочками. Никлас и Буссе вышли следом, но Бьёрн чуть помедлил, дождался, чтобы они взяли гитары на изготовку, а потом поднял обе руки, сделал шаг вперед и поспешно улыбнулся публике.

— …and Bjorn Hallgren![26]— выкрикнул Майк.

Публика взвыла в ответ. Можно подумать, они знают, кто он такой.

Он держал отключенный микрофон у самого рта, так близко, что почти ощущал прикосновение холодного металла к губам. Он пел, но не очень громко, не настолько громко, чтобы кому-нибудь, кроме него самого, было слышно. Просто пел сам для себя. Мысль показалась занятной, она даже заставила его улыбнуться после первого рефрена, и публика ответила на его улыбку усилившимся гулом. Он опустил микрофон на несколько секунд, потом поднял и, полузакрыв глаза, скользнул взглядом по девушкам в первом ряду, девушкам, чьи лица все время меняли цвет вслед за лучом прожектора, все время меняющим цвет, и задержался взглядом на одной из них. Девушка мечты. Тоненькая белокурая девчонка с длинной челкой и в красном платье. Вот такую бы мне, подумал он и заставил себя отвести взгляд и смотреть прямо в камеру, парящую позади нее, и снова запел. Такую бы мне девчонку. Если мне вообще хоть кто-то нужен, если мне мало того, чтобы просто стоять на некотором удалении от них и видеть и ее, и сотню других… Взгляд снова скользнул на ее лицо, и она улыбнулась в ответ. Это была неуверенная улыбка, почти дрожащая, и внутри у него заныло от счастья. Секундой позже он забыл о ней. Повернулся в другую сторону и прикрыл глаза, но ощущение все длилось, вибрировало внутри, мурашки бежали по спине, и волоски на руках поднимались дыбом. Закинув голову назад, он прошелся взглядом по публике, стоящей у самой сцены, увидел темноволосую девушку, прикрывшую рот обеими ладонями, словно сдерживая крик, увидел длинного парня с очень длинными волосами, чуть не до пояса. Парень смотрел на него серьезным взглядом и кивал в такт мелодии, а может, просто кивал, чтобы показать одобрение. Он увидел, как другой парень, с полудлинной стрижкой «под пажа», такой же, как у него самого, поигрывает плечами, вверх-вниз, и вихляет бедрами, как девчонка.

Вот Томми выдал свое соло, короткое, то, которое на пластинке, и Бьёрн повернулся в его сторону, постоял, опустив микрофон и покачиваясь, словно на самом деле наслаждается шедевральной игрой этого придурка, прежде чем повернулся спиной к инструменталистам и запел снова. Он больше не слышал собственного голоса, вернее, именно его он и слышал, собственный голос в записи — но не тот, которым пел теперь.

Я зеркало, подумал Бьёрн и сделал шаг к рампе. Меня нет. Я — только их зеркало. Но мне это очень нравится. Вот теперь мне на самом деле все это очень нравится.

И вот все закончилось. Финал. Выход со сцены. Внезапно он уже стоял среди черных кулис и смотрел на сцену, и скорее слышал, чем видел, как публика, только что восторженно встречавшая его, встречает с еще большим восторгом Эрика Бердона. И не без причины. Это было нечто совсем иное, чем только что выданная ими жиденькая бренчливая попса. Это — музыка. Настоящая музыка. К тому же голос у Бердона был особенный. Такой же, как он сам, — плотный кряжистый парень с таким же плотным кряжистым голосом. Бьёрн шагнул вперед, задев кого-то локтем. Томми повернулся к нему с абсолютно ничего не выражающим лицом, без малейшего намека на насмешку или высокомерие.

— Черти, — сказал он, понизив голос. — Во дают, а?

Бьёрн кивнул:

— Да. Обалденно.

Кто-то положил руку ему на плечо.

— Ничего подобного, — сказал Карл-Эрик. — Вы гораздо лучше.

Бьёрн сделал движение, едва заметное движение, позволившее ему выскользнуть из хватки Карла-Эрика.

— Нет, — сказал он. — Неправда.

Рядом кивнул Томми.