Я осторожно сделала несколько шагов назад, вернулась к ступенькам, максимально тихо поднялась на половину пролета и начала спускаться заново, стараясь предупредительно погромче топать, и прокричала:

— Ау! Куда мне идти?

Звуки видеозаписи резко оборвались, и он прокричал в ответ:

— Налево и прямо!

— Привет, — вошла я вторично в гостиную. — Долго я спала?

— Почти четыре часа, — не окрашенным эмоциями голосом сообщил Берестов, а я чуть не подскочила на месте.

— Мне в больницу надо!

— Не надо, — поднявшись с дивана, пошел он ко мне навстречу. — Я дважды туда звонил. Первый раз по моей просьбе мне позвали к телефону твою маму, и она подробно меня обо всем проинформировала. Второй раз мы разговаривали с ней пятнадцать минут назад.

Он остановился напротив меня, сунул привычно руки в карманы и дал полный отчет:

— Алексей еще жив. Доктора говорят — это чудо. Наташа еще в коме, но общее ее состояние значительно улучшилось, у Артема тоже есть улучшения. Максим по большей части спит, у него все в порядке, и бабушки сменяются возле него вахтовым методом: поят, кормят и балуют. Ты вполне можешь сегодня отдохнуть и никуда не ездить.

— Могу, — кивнула я, — только домой доберусь.

— Зачем? — тем же голосом без эмоций полюбопытствовал он.

— Чтобы отдохнуть там, — разъяснила я, с моей точки зрения, вполне убедительно.

— Отдохнуть ты можешь и здесь, — не меняя позы и тона, не согласился он с таким аргументом. — И гораздо лучше, чем дома. Пока ты спала, приезжала моя домработница и наготовила нам с тобой целый торжественный обед. Сейчас накроем стол, поедим, выпьем рекомендованного врачами вина.

Никакого подтекста и намека на иное времяпрепровождение, кроме проявления некоторой заботы, я в его словах не уловила. Ладно, подумалось мне, ему, наверное, хочется еще о многом меня расспросить или… не спрашивать вообще. Я так и не поняла, как он отнесся к известию о своем отцовстве, обрадовался или это его напрягло, став неприятным сюрпризом.

— Поесть — это очень здорово, я ужасно голодная! — бодренько согласилась я.

Мы, не сговариваясь, принялись накрывать обед на журнальном массивном столике у дивана, переносили все из кухни и почти не разговаривали, лишь перекидывались вопросами по поводу сервировки стола, предпочтения блюд и вина. А когда сели рядом, Берестов налил нам обоим немного вина в бокалы и коротко сказал:

— За выздоровление Максима и твоих друзей.

Чокнулись, отпили по глотку и в полном молчании приступили к трапезе. Несколько минут так и прошло, пока меня это молчание до такой степени не задавило, что, не выдержав, я по-пионерски бодро, почти весело, не спросила:

— Ты что-то смотрел? — указав рукой с зажатой в ней вилкой на экран плазмы, по которому плавала заставка ожидания включения видео.

— Да. Диски, что ты привезла, — так и не придав эмоциональности тону, ответил Берестов.

— Ну, включай, я тоже посмотрю, давно его не пересматривала! — продолжала бодриться я.

Поколебавшись пару секунд, он все же взял пульт и включил. На экране замельтешили дети, взрослые, крупный план наехал на счастливую, перемазанную кремом от торта рожицу маленького Максимки.

— А, — принялась объяснять я, — это его день рождения. Пять лет. Мы тогда в Лондоне жили, и это дети из спортивного клуба, где он плаванием занимался. Мне пришлось напрячься, чтобы соблюсти все традиции и правила англичан по проведению детских праздников. Я про них ни фига не знала, думала, мы просто в кругу семьи отметим, а меня мамаши подловили накануне в бассейне и предупредили, что придут. Так я всю ночь готовилась, что-то выясняла, соседок своих замучила расспросами. Но получилось очень здорово. Правда, сынок мой умудрился так объесться сладостями, что пришлось делать промывание желудка.

Берестов слушал мои воспоминания, ел и смотрел телевизор, и понять по его лицу, что он думает, было невозможно. Он взял бокал, отпил пару глотков, откинулся на спинку дивана и продолжал молчать. Картинка сменилась следующим сюжетом.

— А это, — улыбалась я, — там же, в Лондоне. Он на соревнованиях самой младшей группы по плаванию победил, а когда ему вручали приз, — вон, видишь, у него на плавках лопнула резиночка, и он одной рукой держит кубок, тяжелый, а другой плавки, и все кренится от тяжести набок, а я снимаю и кренюсь вместе с ним. Потом пришел, ужасно недовольный, сунул мне в руки приз и, так по-стариковски надувшись, сказал: «Позора с тобой, мамочка, не оберешься, купила ты мне плавки дурацкие!» И я все боялась рассмеяться, чтобы он совсем уж не обиделся. Специально по-русски сказал, чтобы никто не понял, обычно он со мной в Лондоне только по-английски говорил.

— Он на меня похож, — неожиданно произнес Берестов сдержанным тоном, без всяких модуляций.

— Похож, — подтвердила я, развернувшись к нему. — Ты только начал смотреть?

— Нет. Я уже просмотрел все записи один раз.

— Тогда, наверное, заметил, что сейчас, с возрастом, он стал еще больше на тебя походить. Не полная копия, что-то ему и от меня перепало, но основные черты твои, как и фигура. Он уже на голову выше меня, а ему всего шестнадцать.

— Ты обо мне вспоминала? — вдруг спросил он и запил этот трудный для него вопрос глотком вина.

Я отвернулась от него, тоже сделала глоток вина, помолчала, посмотрела на экран и все же ответила:

— Мне непросто было бы тебя забыть, как бы мне этого ни хотелось тогда. У меня перед глазами каждый день находился сын, который не давал мне такой возможности. Он двигается, как ты, так же любит засовывать ладони в карманы брюк, он хмурится, как ты, и так же сосредоточен, когда что-то делает, и говорит с твоими интонациями, и жесты у вас одинаковые. Он даже спит, как ты, на спине, закинув руки за голову и переплетая их так, что пальцы правой ладони лежат на лбу. Со временем я перестала замечать эту похожесть, воспринимая сына как отдельную яркую личность.

— Я не стану извиняться за то, что произошло тогда, — жестко сказал Берестов и «наехал», повысив голос: — Почему ты не сказала мне, что беременна?

— Я не знала, — пожала я плечами. — Я узнала об этом через несколько дней, после того как мы расстались.

Он взял меня за руку и повернул к себе, чтобы видеть мое лицо.

— Как можно было этого не знать, по моим прикидкам у тебя тогда было уже два месяца беременности?! — первый раз за вечер проявил сильные эмоции он. И главенствовало в этих эмоциях на данный момент клокочущее возмущение.

— Ну вот так, не знала! — ответно напрягла я голос. — Мне было семнадцать лет, и я дунька была полная! Никаких симптомов я не чувствовала, а об остальном и не думала, я вся в любви находилась! Меня первый раз стошнило в тот день, когда мы расстались.

— Черт! — выругался Берестов.