Через четыре года он вышел по большой амнистии, объявленной к юбилею Великой Победы, вернулся в «Красный рассвет». В заключении Кожин переболел цингой, лишился всех зубов до единого, приобрел целый букет болезней, от которых сколько не старался так и не вылечился до самой старости. А вдобавок оставил на лесоповале два пальца левой руки, попавших под пилу.

Кожин забрал семью и повез её дальше на север. В республике Коми он зажил мирским христианином. Здесь же нашел единоверцев, а у местной власти до него почему-то все очередь не доходила. Раскольника рецидивиста не трогали, откладывая незначительное дело с его судом и посадкой в долгий ящик.

С годами о Кожине забыли, его семейство разрослось, хозяйство окрепло, зажили благополучно.

Этой ночью Кожин открыл дверь Урманцеву, выслушал его и без всяких колебаний решил помочь. Он отвел двух беглецов в сарай, спустил их в погреб, дал еды и питья, сровнял люк погреба с землей. По двору посыпал нюхательного табаку, чтобы отбить нюх собакам. После этого Кожин выдал новую одежду Цыганкову, а лагерный бушлат, сапоги и шапку бросил в печь и подпалил.

Когда Цыганков ушел, старик вернулся в комнату, где в гробу лежал трагически погибший тридцатипятилетний сын Назар. Взяв в руки церковную книгу, Кожин встал у изголовья гроба и продолжил читать молитву. Про себя он твердо решил, что беглых зэков в обиду не даст, чего бы это ему не стоило.

Время от времени старик отрывался от книги, смотрел на лицо покойного сына и вытирал набегавшую слезу. Кожин думал, что мирские беды и страдания вновь возвращаются к нему на старости лет.

Полгода назад заболела Анастасия Петровна, жена Кожина. Пальцы на её правой ноге налились синевой, а затем почернели. Нога стала пухнуть, раздуваться. В комнате, где болела старуха, пахло гнилью и сладкой патокой. Петровну лечили травяными настоями, к ноге привязывали тряпки с лечебными примочками. Но толку от лечения было немного. Петровна, не выдерживая боли, так кричала ночами, что на дворе пугались куры.

Наконец, когда нога почернела до колена и раздулась, как телеграфный столб, старик запряг лошадь и повез Петровну в Ижму, к доктору.

Молодой человек в белом халате велел отнести старуху в смотровую. Он помазал себе под носом крепким одеколоном, чтобы не слышать запах гниющей плоти, и долго осматривал больную ногу, тыкая в неё металлическим шпателем. Покачав головой, и вооружившись скальпелем, зачем-то сделал длинный надрез на икроножной мышце. Но кровь не пошла. Врач, снова нажал шпателем, выдавил из надреза несколько капель черной и густой жидкости, похожей на солярку. Старуха закричала.

Закончив осмотр, врач сполоснул руки и обратился к Кожину: «Можешь оставить жену здесь. Ампутирую ей ногу по самое бедро. Но шансов мало. У больной развивается гангрена второй ноги. Видишь, пальцы уже посинели». Кожин с сыном погрузили Петровну в сани и тронулись в обратную дорогу. Еще две недели старуха кричала, не переставая, теряла сознание и снова кричала. Наконец, отмучилась.

Четырех месяцев ещё не прошло, как отнесли на погост Петровну, а уже другая беда.

Настя, жена младшего сына Назара, поехала в Ижму за покупками и привезла из поселка скороварку. С покупными вещами Кожиным всегда не везло: швейная машинка сломалась, не проработав и недели, сепаратор сгорел. Если бы религия позволяла староверам смотреть телевизор, то и он наверняка сгорел бы синим пламенем. А вместе с телевизором сгорел бы и дом, и все имущество, нажатое годами тяжелого труда.

Вот и эта бесовская кастрюля, как и следовало ожидать, принесла новое большое несчастье. Когда Настя тушила в новой посуде мясо, скороварка взорвалась. Так рвануло, будто в посудине не мясо подходило, а грелась на огне парочка противотанковых гранат. Металлические осколки разлетелись по кухне, выбили невестке правый глаз, срезали щеку, кусок носа, посекли грудь. Настя едва жива осталась. Но смотреть на неё стало страшно.

Переживая свое уродство, чувствуя, что неприятна мужу и всем окружающим, Настя стала завязывать лицо платком. Из-под материи торчал только красный огрызок носа. Назар чуть сума не сошел из-за жены, он сделался задумчивым, каким-то рассеянным, не слышал вопросов и все время старался остаться один. Он часто повторял: «В скороварке был дефект литья. В ней была трещина. Поэтому она и взорвалась».

Возможно, дефект. Возможно, литья. Но от этого объяснения не легче. А два дня назад старшие сыновья Антон и Леонид побежали на выстрел, грохнувший в березовых зарослях. Принесли Назара в избу. Живот младшего сына превратился в кровавое месиво. Он успел сказать отцу, что выстрелил в себя по неосторожности, поставил ружье с взведенными курками прикладом на землю, наклонился поднять выпавший пыж. То ли спусковой крючок за ветку зацепился, то ли что… Назар жил ещё три часа, успел принести покаяние и уйти в мир иной с чистой душой.

Вот так– то, беда одна не ходит, все одно к одному.

Сына по обычаю должны похоронить утром, до двенадцати часов. После выноса тела женщины, оставшиеся в доме, должна помыть пол, столы и посуду одной водой, затем затопить баню. Вернувшись с кладбища, родственники перед тем, как сесть за поминальный стол, обязаны помыться и сменить одежду. Копальщики уже вырыли могилу, положили на её дно поленья, но с погоста не имели права уходить всю ночь. Они ожидали похоронную процессию, жгли костер, стерегли могилу от беса.

Кожин закончил читать погребальный канон, отдал земной поклон. Набившаяся в комнату родня расступилась, отошла от гроба, потому что Кожин собрался зажечь кадило, покурить ладаном. Но тут перед домом громко залаяла чужая собака. Афанасий Петрович выглянул в окно. Занималось раннее утро, с неба падал крупный редкий снег. Все пространство двора сделалось белым.

Под крыльцом стояли военные в коротких серых бушлатах.

– Оставайтесь здесь, – из-под насупленных бровей старик сердито глянул на двух сыновей. – Поняли?

Кожин перекрестился, он не ждал, что погоня подоспеет так скоро.

* * *

Старик ещё раз повторил родне, чтобы все оставались в комнате, за порог ни ногой. Сам вышел в сени, надел тулуп. Он захлопнул за собой дверь, остановился на крыльце, столкнувшись с капитаном Аксаевым.

– Вы хозяин? – не представившись, спросил капитан.

Афанасий Петрович погладил ладонью седую бороду.

– Из староверов что ли?

Кожин молча кивнул.

– Мы ищем беглых зэков. Из колонии совершили побег три особо опасных рецидивиста.

– Рецидивиста? – переспросил Кожин, выставив вперед ухо, будто плохо слышал.

– На них крови – во, – Аксаев провел ребром ладони по горлу. – Настоящие звери, выродки. На воле они грабили, насиловали и убивали женщин и детей. И старух тоже убивали и насиловали.

– И старух? – снова переспросил Кожин, пряча в бороду усмешку, осуждающе покачал головой. – Надо же. Какие изверги.

– Вот именно, изверги, – кивнул Аксаев. – Заметили за последние часы что-то подозрительное? Кто-то приходил? Просил о помощи?