в качестве специалиста по высшим партийным кадрам), вероятно, действовавшего от имени Сталина, который, по-видимому, предвещал прекращение террора. В докладе Маленков критиковал чрезмерные чистки на местном уровне, но когда в качестве примера такого перегиба он привел работу Постышева и присоединился к его травле, это произвело неоднозначное впечатление. Другие члены команды подхватили критику эксцессов, Молотов предостерегал от огульных обвинений во «вредительстве», когда что-то шло не так, Жданов также критиковал необоснованные обвинения. Калинин, у которого было слабое здоровье, хотя формально все еще являлся главой государства, теперь редко участвовал в заседаниях. Но на этот раз он пришел, возможно, чтобы добавить свою лепту в обсуждение вопроса об арестах. По его словам, важно иметь доказательства вины, а не просто решать вопрос о чьей-то виновности, основываясь на чувствах или «посмотрев человеку в глаза и увидев там врага». Но если доклад Маленкова и был сигналом торможения, он, похоже, не сработал, по крайней мере это плохо согласуется с тем фактом, что в марте начался третий показательный процесс в Москве с участием Бухарина и Ягоды. Было еще много арестов, в том числе вскоре после пленума, например, Постышева, а затем Косиора и Чубаря[407].

Дела были заведены на всех, включая членов команды; все были под подозрением. «Против меня тоже собирают улики», – сказал Сталин Хрущеву, пожав плечами, и, действительно, после ареста Ежова у него в сейфе нашли дело на Сталина[408]. Но многое из этого было просто рутиной: поступали доносы от общественности или коллег, их подшивали в дело, но совсем не обязательно им давали ход. Другое дело, когда на допросах арестованных вынуждали давать правдивую или выдуманную информацию о ком-либо. Екатерина Лорберг, жена Калинина (хотя они больше не жили вместе), была арестована осенью 1938 года по обвинению в том, что в ее квартире содержался антисоветский салон. Из ее допроса Берией стало ясно, что от нее хотели получить компромат на Калинина. Ей дали пятнадцать лет лагерей[409].

Арест Лорберг примечателен тем, что это был первый, но не последний арест и ссылка жены человека, который остался, хотя бы формально, в команде. «Калинин был с другой женщиной, не с женой, это было известно»[410], – сказал Молотов Чуеву, как будто это как-то объясняло ее арест. Но можно было жить со своей женой и любить ее, и все равно ее могли арестовать, как это случилось через несколько лет с самим Молотовым. Калинин знал, что просить за члена семьи бессмысленно, и выжидал: прошло шесть лет, в преддверии победного конца войны и накануне операции, которую, как ему казалось, он может не пережить, он написал короткое письмо Сталину с просьбой, без объяснений и оправданий, выпустить его жену[411].

Никто в команде не мог чувствовать себя в безопасности. Им всем периодически напоминали о том, что им не гарантирована неприкосновенность при охоте на врагов. Молотову сигнал был дан, когда его исключили из списка намеченных жертв покушений на процессе Зиновьева-Каменева. Маленков попал под прицел во время чистки московской партийной организации в мае 1937 года, когда его обвинили в контактах с белыми во время Гражданской войны в Оренбурге. Он также знал, что у Сталина есть какая-то таинственная компрометирующая информация о его «личной жизни», которую тот может использовать, если захочет. Очевидно, в июле 1938 года Ежов уже был готов арестовать Берию, но тот был вовремя предупрежден и прилетел в Москву, где смог успешно защитить себя перед Сталиным и через несколько месяцев получил должность Ежова. Андрееву Сталин публично напомнил, что он когда-то поддержал Троцкого. По словам Хрущева, в случайном разговоре Сталин мимоходом, но со скрытой угрозой ссылался на компрометирующий материал о нем, в том числе предположение, что он на самом деле поляк, а не русский. О подобных намеках вспоминал и Микоян, ему намекали на возможность обвинить его в предательстве 26 бакинских комиссаров, расстрелянных, по-видимому, англичанами во время Гражданской войны[412].

Как бы активно ни участвовали члены команды в проведении репрессий, это не могло защитить близких им людей. Каждый из членов команды потерял коллег по работе, друзей, многие потеряли родственников. Всякий раз, когда это происходило, это угрожало их собственной безопасности, поскольку жертвы могли под пытками дать показания против них. Ярким примером может служить преданный стоик Молотов. За арестом его учителя по немецкому языку последовал арест няни его дочери. Его ближайшего друга Александра Аросева арестовали в июле 1937 года и через шесть месяцев казнили[413]. Из четырех его заместителей к середине 1937 года были арестованы Рудзутак и Антипов, Валерий Межлаук – в декабре, а Чубарь – в середине 1938 года. Это представляло непосредственную угрозу для самого Молотова, поскольку такое якобы вероломство со стороны близких соратников обычно приводило к аресту руководителя, тем более если (как, очевидно, было в данном случае) он сам не инициировал эти аресты в ходе чистки своей организации. У помощников Молотова дела были не лучше. Начальник его кабинета А. М. Могильный был арестован в августе 1937 года, его заставляли дать показания против Молотова, но, «видимо, на него очень нажимали, а он не хотел ничего говорить и бросился в лифт в НКВД». Молотов знал, что НКВД собирает на него досье, хотя ему это досье никогда не показывали. Когда в 1970-е годы интервьюер наивно спросил: «Но Сталин это не принимал?» Молотов резко ответил: «Как это не принимал? Моего первого помощника арестовали. <…> И вот весь мой аппарат…»[414]. Тот факт, что он остался на свободе, не означал, что его сочли невиновным.

Обычно те, кто находился у власти, имели возможность вмешиваться для защиты подчиненных, коллег и клиентов, попавших в руки НКВД, но во время Большого террора эта практика была приостановлена. По словам Микояна, «было даже специальное решение Политбюро, запрещавшее членам Политбюро вмешиваться в работу НКВД»[415]. В 1935 году Молотов пытался, хотя и безуспешно, защитить своего учителя, но когда он на следующий год попытался заступиться за няню, Ежов предупредил его, чтобы он не вмешивался в дела следствия[416]. Ко времени, когда арест Аросева стал неминуем, Молотов даже не пытался его спасти, хотя очень любил его и считал честным человеком. «Позаботься о детях», – вот единственный совет, который он мог дать своему другу. Его жена Полина сделала больше, она помогла первой жене Аросева не только с едой и одеждой, но и дала ей работу в своем ведомстве[417]. Молотов следовал той же схеме