«Ферг! – воскликнула Фиона, вырываясь,– в глазах испуг, щеки пунцовые. Держа Фергюса за локти, она широко улыбнулась: – Это так… неожиданно». «А я всегда…» – Фергюс сбавил тон и наклонился поцеловать ее, зарылся лицом в ее волосы, накрыл ртом Фионин рот. Конца фразы Рори недослышал.

«Ну, давайте! – мысленно торопил он,– Давайте, посмотреть хочу!»

Фергюс выронил ключ и рулоны, схватил Фиону за ягодицы. Она попыталась отпрянуть. «Ферг!..» – У нее размазалась помада. «Фиона! – простонал, лапая ее, Фергюс.– Ты меня заводишь! Я хочу тебя!»

Фиона судорожно сглотнула: «Ну что ж… Я понимаю… Но не здесь же…»

Фергюс прижал ее к себе: «Давай отвезу тебя домой».

«Мне кажется, будет лучше на такси».

«Нет, лучше я. Фиона, пожалуйста! Ты не можешь меня понять…– Фергюс снова ткнулся носом в ее волосы, застонал сладострастно: – Зато можешь почувствовать!» Взял руку Фионы и прижал к своему кильту спереди.

«Опаньки!» – восхитился Рори. Огляделся по сторонам и вновь прилип к замочной скважине.

«Хм… Да уж, почувствовать могу…» – «Я хочу тебя!» – И Фергюс снова прижал Фиону. «Фергюс, не здесь!» – «Фи, умоляю!» – «Ладно, Ферг, ладно. Попробую. Как получится, хорошо?» – «Да, да, спасибо!» – Фергюс схватил ее за руки. «Ну, все,– рассмеялась она.– Пошли отсюда, пока не явилась счастливая чета. А это положи в туалет,– указала Фиона на рулоны и, поправив прическу, добавила с ухмылкой: – А на свою игрушку побрызгай холодной водой, не то решат, что у тебя спорран летать учится»[65].

Фергюс исчез из виду, а Фиона двинулась к выходу. Рори отвалился от двери, поднялся на одеревеневшие ноги и успел юркнуть в кладовку со швабрами за миг до того, как отворилась дверь. Через замочную скважину из кладовки он ничего не увидел. Доносился невнятный разговор, но шагов не слыхать.

Рори ждал во мгле. Сердце колотилось, дыхание спирало, рука непроизвольно забралась в карман брюк и принялась гладить.

* * *

– А знаешь, где были зачаты близняшки?

– Без понятия,– ответил он и рыгнул.

– На Маккейговых руинах, блин[66]!

– Чего? В Обане?

– Именно.

– Ну, ни хрена ж себе!

– Ничего, что я так говорю? В смысле, так – о Фионе?

– Ничего, ничего,– замахал он рукой.– Твоя жена, говори что хочешь. Впрочем, нет, это плохо, так нельзя. Я за свободу для всех женщин.

– Ну, еще бы! Чего еще ждать от Рори Макхоуна! Он же у нас бацилла коммунистической чумы.

– А ты, Ферг,– звериный оскал капитализма.

– Хватит на уши вешать большевистскую лапшу, ты, сволочь красная. И не смей меня называть Фергом.

– Прости засранца. Вмажем?

– Ну, а хрен ли?

Рори встал со скрипучего деревянного кресла и нетвердой походкой направился к Фергюсу, который лежал на голых деревянных половицах, прислонившись головой к старому дырявому дивану. В камине потрескивал огонь, его свет соперничал со светом маленькой керосиновой лампы. Рори осторожно свинтил колпачок с бутылки «Белле» и наполнил для Фергюса серебряную рюмочку-наперсток. Фергюс всегда брал в поход любимый комплект: три серебряные стопки и большая набедренная фляжка в кожаном футляре. Рори принес в рюкзаке бутылку.

– Ну, вздрогнули.

– Твое здоровье. Для марксистского ублюдка ты классный чувак.

– Рады стараться, ваше эксплуататорское ничтожество.

Рори осторожно вернулся к насиженному месту, взял с пола стопарик и перешел к единственному в комнате окну. Снаружи – хоть глаз коли. Когда они сюда добрались, была луна; пока они рубили дрова, набежали тучи; начали готовить ужин на допотопной двухконфорочной плите – зарядил дождь.

Он отвернулся от мглы. Фергюс клевал носом – вот-вот уснет. На нем были брюки гольф, твидовый жилет (пиджак и непромокаемая куртка от «Бар-бур» висели за дверью), шерстяные носки, спортивные ботинки и бежевая рубашка в стиле «кантри». Подумать только, он даже галстук не снял! Рори носил вельветовые брюки, горные ботинки и обычную рубашку от Маркса и Спенсера. Его нейлоновая ветровка и спортивные брюки были развешаны на стуле.

Ну и странная же мы парочка, подумал он.

Его странствия закончились не очень давно. Он пожил в Лондоне, потом в Лохгайре, где пытался решить, как обустраивать дальше жизнь. Было впечатление, что она проходит мимо. Он неплохо стартовал, но сейчас давал сбои, никак не мог сосредоточиться на главном. Даже не знал, что есть главное.

Вернувшись, он обнаружил, что Хеймиш занял должность управляющего на стекольной фабрике, хотя все ожидали, что это место достанется Кеннету. Однако Кеннет решил иначе: пошел в учителя. А сейчас Кеннет бросил эту работу, чтобы ставить опыты на собственной судьбе – например, писать книжки для детей. Хеймиша Рори всегда считал занудным и сумасбродным ослом, а Кена неудачником – он так мечтал путешествовать, но вот женился на Мэри, и наделал детей, и накрепко увяз в глухом углу, да еще не только растит собственных детей, но и чужих учить взялся. Было немножко жаль старшего брата. Но сейчас Рори испытывал зависть. Кен выглядит счастливым – доволен женой, детьми, а теперь и работой. Он небогат, но делает то, что хочет. И почему Кен не признавался, что он тоже пишет? Рори мог бы посодействовать с изданием, но даже если Кен хотел все сделать сам, без помощи младшего брата, то, по крайней мере, мог бы в известность поставить. А так Рори узнал о литераторском почине Кена, только когда был опубликован первый рассказ. Как будто они разминулись, путешествуя в противоположных направлениях: Кен неторопливо, но уверенно, по кирпичику, выстраивал свою репутацию детского новеллиста, тогда как у Рори ожидаемая карьера профессионального путешественника-очеркиста медленно закатывалась на западе. От нее остались только книги, уже забытые читателями, да статейки в воскресных газетах, по уровню лишь чуть-чуть выше рекламок турагентств.

Потому-то он и покинул Лондон, потому-то и приехал сюда. Надеялся зализать шрам, оставшийся после ампутации таланта.

Он подолгу блуждал по холмам. Иногда Кен составлял ему компанию или кто-нибудь из мальчишек, если Рори был в настроении. Но чаще он уходил в одиночку, чтобы как следует обо всем подумать, разобраться в себе. Итак, он на родине, здесь у него друзья и семья… И есть Лондон, там уйма приятелей и деловых связей, и там жизнь бьет ключом, и есть чем заполнить время, несмотря на душевный сумбур и нетерпение сердца… Конечно, можно и за границу махнуть, побывать в тех краях, где еще не бывал. Или вернуться в Индию (от нее пока самые яркие впечатления) – в Индии ты себе кажешься уэллсовским марсианином, пришлецом в стране чужой, и хотя материально ты гораздо богаче, зато духовно – гораздо беднее, чем люд, которым кишит эта страна; и в шумной потеющей толпе, среди острых запахов и частых прикосновений, ты еще более одинок, ты еще более чужд, и все, что есть в тебе,– далекий гулкий холод…