Джайди с каменным лицом смотрит на зрителей и писак, у него сжимается сердце: дети, их привели посмотреть на унижение отца.

– Я превысил свои полномочия, – говорит он генералу Праче, который холодно смотрит на него с края помоста. – Я опорочил имя своего начальника и само министерство природы, хотя всю жизнь оно было мне родным домом. Мне стыдно за то, что я использовал данную им власть в своих корыстных целях, что вводил в заблуждение коллег и руководителей, что попрал мораль. – (Ниват и Сурат, которых держит за руки бабушка, мать Чайи, не сводят с него глаз.) – Я умоляю простить меня и дать мне возможность исправиться.

Генерал Прача идет к нему решительным шагом. Джайди снова в знак покорности падает на колени, но тот проходит мимо, едва не задев ногой его голову, и громко объявляет:

– Независимым следственно-судебным комитетом установлено: капитан Джайди виновен во взяточничестве, коррупции и злоупотреблении властью. – Тут генерал бросает на Джайди быстрый взгляд. – Принято решение о том, что капитан более не может нести службу в рядах министерства. В искупление содеянного он будет на девять лет отправлен в монастырь и лишен имущества. Министерство возьмет его детей на попечительство, но лишит их отцовской фамилии. – И, глядя на Джайди, прибавляет: – Если Будда смилостивится, со временем ты поймешь, что всему виной твои собственные гордыня и алчность. А не поймешь в этой жизни – надеюсь, получишь шанс стать лучше в следующей. – С этими словами Прача отходит в сторону, оставляя Джайди лежать ниц.

– Мы принимаем извинения министерства природы за ошибки генерала и надеемся в дальнейшем улучшить наши отношения. Особенно теперь, когда эту змею лишили яда, – говорит Аккарат.

Сомдет Чаопрайя знаком велит главам двух самых могущественных министерств засвидетельствовать друг другу почтение. По толпе пролетает вздох, и люди спешат на улицу рассказать всем об увиденном.

Джайди по-прежнему стоит на коленях; и только когда Сомдет Чаопрайя уходит, его поднимают двое монахов – серьезные лица, бритые головы, потрепанные и выцветшие шафрановые одежды. Они указывают, куда идти. Теперь он один из них – на целых девять лет лишь за то, что поступил как надо.

Подходит Аккарат:

– Итак, кун Джайди, похоже, ты наконец осознал пределы, за которые не стоило заходить. Не слушал, когда тебя предупреждали, а жаль – все могло бы обойтись.

Джайди через силу делает ваи и цедит сквозь зубы:

– Вы получили что хотели. Теперь отпустите Чайю.

– Какая жалость: даже не знаю, о чем ты.

Джайди пытается понять по глазам, лжет он или нет, но ответа не находит.

«Так кто же мой враг? Ты или нет? Ее уже убили или пока держат как безымянного арестанта где-нибудь в тюрьме у твоих приятелей? Живая она? Мертвая?»

Отбросив размышления, Джайди предупреждает:

– Верните ее, или я вас выслежу и загрызу, как мангуст – кобру.

– Поосторожнее с угрозами. Будет жаль, если еще что-нибудь потеряешь, – совершенно спокойно отвечает Аккарат и бросает взгляд на Нивата и Сурата.

Джайди холодеет.

– Только попробуй тронуть детей.

– Каких детей? – смеется министр. – Нет у тебя больше никаких детей. У тебя вообще больше ничего нет. Просто счастье, что генерал Прача – твой друг. Я бы на его месте отправил их на улицу рыться в зараженных отходах. Вот это был бы тебе хороший урок.

14

Избиение Бангкокского тигра стоило, конечно, обставить посерьезней. Говоря откровенно, если не считать списка участников, эта церемония мало отличалась от прочих малопонятных тайских религиозных или светских мероприятий. Как-то слишком быстро его разжаловали.

Двадцати минут не прошло с тех пор, как Андерсона ввели в министерский храм, и вот он уже молча наблюдает за хваленым Джайди Роджанасукчаи, который то и дело покорно делает кхраб в сторону министра торговли Аккарата. Золотые статуи Будды и Себа Накхасатхиена тускло поблескивают, созерцая торжественное действо. На лицах участников ни тени эмоций, даже Аккарат обходится без торжествующей улыбки. Еще несколько минут – и монахи прекращают бубнить, а зрители встают и уходят. Вот и все.

Теперь, стоя снаружи бота у храма Пхра Себа, Андерсон ждет, когда его наконец вывезут из комплекса. Умопомрачительное количество проверок и личных досмотров при входе на территорию министерства заставило его вообразить, что он наверняка раздобудет немного ценной информации. Например, о том, где тайцы прячут свой драгоценный банк семян. Глупо, конечно, но после четвертого обыска он почти уверился – сейчас войдет и тут же встретит самого Гиббонса, который, гордо, словно ребенка, прижимает к груди свежесконструированный нго.

На самом же деле его провезли в рикше вдоль оцепления, состоявшего из мрачных белых кителей, высадили прямо у ступеней храма, заставили снять обувь, досконально ощупали и вместе с другими свидетелями запустили внутрь.

Сквозь густые заросли деревьев вокруг храма территорию министерства не разглядеть. Даже как бы случайные, устроенные «Агрогеном» пролеты дирижаблей дали ему больше сведений, чем это упорное стояние в самом центре комплекса.

– Вижу, тебе вернули обувь.

Не спеша подходит ухмыляющийся Карлайл.

– Их так осматривали – думал, отправят в карантин.

– Тут просто не любят запах фарангов. – Он достает сигарету себе, предлагает Андерсону, и они закуривают под пристальными взглядами охранников. – Как церемония? Понравилась?

– На мой взгляд, могли бы устроить целое представление.

– А им не надо. Все и так понимают, что к чему, – генерал Прача потерял лицо. В какой-то момент мне даже показалось, что эта их статуя Пхра Себа треснет от стыда пополам. Королевство меняется – по всему видно.

Андерсон припоминает здания, которые заметил краем глаза по дороге к храму: все обветшалые, в сырых пятнах, в лианах. Если поражение Бангкокского тигра недостаточный довод, то поваленные деревья и неопрятные газоны – это верный признак.

– Должно быть, ты горд своим успехом.

Карлайл затягивается сигаретой и медленно выпускает струйку дыма.

– Скажем так: этим этапом я доволен.

– Вот на них ты произвел впечатление. – Андерсон кивает в сторону фаланги фарангов. Ее члены, похоже, уже начали пропивать полученную компенсацию: Люси подбивает Отто спеть тихоокеанский гимн прямо перед угрюмыми вооруженными кителями. Отто замечает Карлайла, шатаясь, подходит и дышит перегаром лао-лао.

– Ты пьян? – спрашивает Карлайл.

– Абсолютно. – На лице у торговца гуляет хмельная улыбка. – Пришлось все выпить у ворот. Эти стервецы не дали пронести бутылки, чтоб отпраздновать. И еще у Люси опиум забрали. – Он хлопает Карлайла по плечу. – А ты был прав, старый подонок, так прав, что правее некуда. Посмотри на физиономии этих чертей в кителях – будто горькой тыквы объелись. – Отто, пьяно улыбаясь, шарит в поисках Карлайловой ладони – хочет