— Приболели? — глядя на мою маску, осведомился дядька.

— Немного. Простыл.

— Бывает, — понимающе покивал он. — Погоды нынче прохладные.

На дворе уже вторую неделю стояла жара — как я успел узнать, для здешних мест не характерная. Тоже кивнул дядьке. Мы с ним друг друга поняли.

— Велят звать, — объявил вернувшийся пацан.

Аж запыхался от усердия, так и сверлил меня любопытным взглядом.

— Проводи, — кивнул дядька.

— Пожалте. — Пацан махнул рукой, приглашая следовать за собой. — Федот Ефимович в отдельном кабинете. Они завсегда тама.

Мы прошли через общий зал — в обычное время наверняка набитый битком, а сейчас, на ночь глядя, почти пустой. В торце зала находилась перегородка. Дверь была скрыта за тяжёлым атласным занавесом, затканным золотыми узорами.

Пацан откинул занавес, предупредительно постучал. Дождавшись ответа, кивнул мне:

— Можно. Заходьте, — и отступил в сторону.

Я шагнул через порог.

Хм-м. Будто и не расставались. За большим круглым столом сидели Федот, Колька и Сенька. На диванчике в углу дулись в карты двое телохранителей.

Я двумя быстрыми шагами преодолел расстояние от двери до стола. Бросил медальон на столешницу перед Комаровым. Глядя ему в глаза, холодно процедил:

— Не ждал?

Колька и Сенька смотрели на меня обалдело. Вероятно, таким тоном с их боссом не разговаривал никто и никогда.

— Дозволь неучу бока намять, Федот Ефимович! — Колька — или Сенька? — начал грозно подниматься из-за стола.

— Пошел прочь, — приказал Комаров.

Колька или Сенька не сразу понял, что приказ обращён к нему. А вот Комаров, в отличие от своих тугодумов-приспешников, мгновенно догадался, что происходит. Кто перед ним стоит, и что может произойти дальше.

Повернулся к тому мужику, что сидел слева. Рявкнул:

— И ты тоже! Вон отсюда, все! — схватил со стола графин с чем-то недопитым, швырнул в угол, где сидели телохранители.

Графин разбился о стену, задекорированную узорчатой тканью. К узорам добавился новый — янтарно-коричневый. По полу покатилась уцелевшая пробка.

Педагогическим талантам Комарова надо отдать должное — его приспешники были отлично вышколены. Через минуту всех четверых как ветром сдуло.

— И чтобы рты на замке держать! — рявкнул вдогонку Комаров.

Ответа не последовало. Дверь закрылась беззвучно. Однако в том, что эти четверо скорее отрежут себе языки, чем решатся произнести хоть слово, сомневаться не приходилось.

— Пожалуйте, ваше сиятельство, — засуетился Комаров. — Не серчайте на Кольку, это он по дурости взъерепенился. Народец они, известное дело — простой, верный, но умишком не богатый. Да, опять же, и не признали вас в такой одёже. Я сам едва признал! Не изволите ли чаю?

— Что это? — спросил я, указывая на медальон.

— Всё обскажу, ваше сиятельство, — ударив себя в грудь, пообещал Комаров, — всё выложу, как на духу! Только не извольте гневаться.

Откровенно говоря, я готовился к другому приёму. Отчего-то был уверен, что Комаров попробует оказать сопротивление. А он, вероятно, рассудил, что месяц назад, при том же составе его команды, я уже устраивал локальный апокалипсис. И мне ничто не помешает сделать это снова.

Если Комаров успел прознать о моём сегодняшнем поединке — а он наверняка успел, — то окончательно убедился, что дорогу его сиятельству Константину Барятинскому лучше не заступать. Вот и пытается лебезить, в надежде выкрутиться…

Ладно. Убить этого подонка я всегда успею. Послушаем, что скажет.

— Говори, — разрешил я.

Комаров торопливо закивал. Потом, приняв виноватый вид, опустил глаза.

— Есть грешок, ваше сиятельство. Дело наше, сами, поди, знаете — неспокойное. Всякое бывает. Случается, что прошу хлопцев меня выручить, они не отказывают. Да и то сказать — кто из нас без греха?

— Ты чего несёшь? — удивился я.

Комаров схватил медальон. Снова ударив себя в грудь, пообещал:

— Накажу! Только намекните, ваше сиятельство, кто, да какую неприятность вам посмел учинить — из-под земли того недоумка достану! Что эти черти натворили? Неужто у самих Барятинских воровать удумали? Никак во флигель залезли?..

Я смотрел недоуменно.

— Али, может, с авто открутили чего? — угодливо заглядывая мне в лицо, продолжил допытываться Комаров. — Сестрица-то ваша, Надежда Александровна, дай ей Господь всяческого здоровья, из автомобиля-то выскакивает — не глядит, что вокруг. А народец в шайке есть дурной. Пацаны зелёные, с рабочих окраин — что с них взять? Про авто не знают, что вашему сиятельству принадлежит, а руки у некоторых, понятное дело, чешутся… Ну, да я им руки-то поотрываю! Ежели хотите, самолично к вам на расправу приведу. Вы только скажите, кто…

— Да замолчи ты, — оборвал я.

Комаров мгновенно смолк.

— Что ты несёшь? — повторил я. — Какое ещё авто? Какой флигель?!

— Дак, меня ж при том не было, ваше сиятельство, — осторожно пояснил Комаров, — я ж не могу знать, что стряслось — а вы не говорите. Вот я и, того… Предполагаю.

— Ты не знаешь, что случилось с нашим кортежем?

Комаров захлопал глазами. Забормотал:

— Да откуда же нам знать? Мы — люди простые… Краем уха, разве что… Слыхал ненароком; думал — сплетни… Языки-то злые, чего только не расскажут… Ох. Ваше сиятельство! — Он вдруг резко побледнел, сравнявшись цветом лица со скатертью. Прижал руки к груди, уставился на меня. — Да неужто вы думаете, что… — Перевёл испуганный взгляд на медальон. — Неужто думаете, что это мои хлопцы посмели?!

— А что, по-твоему, я должен думать?

— Христом-богом, ваше сиятельство! — Комаров вдруг упал на колени. Неистово закрестился. — Константин Алексаныч! Честью клянусь, ни в жизнь бы не рыпнулись! Чай, не дети малые, хоть туго, да соображают. Против Барятинских лезть — обгадились бы с перепугу, извините за неприличное слово…

— Встань, — поморщился я.

Предыдущая жизнь научила меня отличать правду от лжи. Сейчас был готов спорить на последний грош: Комаров не врёт. Он абсолютно убеждён, что никто из его людей участвовать в засаде не мог. Даже не слова — всё его поведение говорило об этом. Но — медальон?..

— Я снял это с одного из нападавших, — ткнул я пальцем в злополучную побрякушку. — Если твои люди, как ты клянёшься, не при чём, то кто тогда был на дороге?

— Сняли, стало быть… — пробормотал Комаров. — С нападавшего… Вот оно как.

Подниматься с колен он не спешил. Наоборот, в задумчивости опустился на задницу. Почесал в затылке. Выглядело это нелепо, но Комарова, похоже, сейчас меньше всего беспокоил собственный вид.

— А этот вот подлец, с которого сняли… — Он посмотрел на меня. — На рожу — не рябой ли, часом?

Я задумался, припоминая.

На зрительную память никогда не жаловался. И время на то, чтобы разглядеть парня, которого обыскивал, у меня было. Лицо нападавшего действительно покрывала россыпь крупных веснушек.

— Рябой, — медленно проговорил