18 августа заключен англо-русский договор. Англия отказывалась от притязаний на Тибет, Россия – на Афганистан. Персия делилась на три зоны: северная входила в русскую сферу влияния, юго-восточная – в английскую, а между ними пролегала «нейтральная» зона, охватывавшая почти все побережье Персидского залива.

Кто выиграл?

«Мне кажется, – сообщал в Берлин германский дипломат Микель, – что новшества, вводимые в Азии этим соглашением, не так велики, как ожидалось, значение русско-английского соглашения не столько в Азии, сколько в Европе, где его последствия будут давать себя знать».

Россия отказалась от почти нереальных претензий («индийского похода»), взамен получила значительные выгоды. Было поразительно, как быстро она восстановила свое положение в Азии. В сфере ее влияния остались огромные территории – Северная Маньчжурия, Монголия, китайский Туркестан. Япония была значительно ослаблена войной, не получила ожидаемой контрибуции из-за твердости Николая, запретившего выступающему за контрибуцию Витте какие-либо переговоры на этот счет.

Взгляд Столыпина на мировую политику отличался предельным рационализмом: никакой «имперской романтики», никаких русских жертв за чужие интересы, а только упорное сосредоточение сил.

Несколько позже, в марте 1908 года, Столыпин выступил в Думе с речью о сооружении Амурской железной дороги. Вот некоторые его мысли:

«Но я повторяю, что я не говорю о войне, я понимаю, что для нас высшим благом явился бы вечный мир с Японией и Китаем, но и с мирной точки зрения важно, господа, может быть, еще важнее иметь тот людской оплот, о котором я только что говорил.

Докладчик комиссии государственной обороны сказал тут, что природа не терпит пустоты. Я должен повторить эту фразу. Отдаленная наша суровая окраина, вместе с тем, богата, богата золотом, богата лесом, богата пушниной, богата громадными пространствами земли, годными для культуры. При таких обстоятельствах, господа, при наличии государства, густонаселенного, соседнего нам, эта окраина не останется пустынной. В нее прососется чужестранец, если раньше не придет туда русский, и это просачивание, господа, оно уже началось. Если мы будем спать летаргическим сном, то край этот будет пропитан чужими соками и, когда мы проснемся, может быть, он окажется русским только по названию…

Но не забывайте, господа, что русский народ всегда сознавал, что он осел и окреп на грани двух частей света, что он отразил монгольское нашествие и что ему дорог и люб Восток; это его сознание выражалось всегда в стремлении к переселению, и в народных преданиях оно выражается, и в государственных эмблемах. Наш орел, наследие Византии, – орел двуглавый. Конечно, сильны и могущественны и одноглавые орлы, но, отсекая нашему русскому орлу одну голову, обращенную на восток, вы не превратите его в одноглавого орла, вы заставите его только истечь кровью».

В речи Столыпина можно услышать явную азиатскую направленность. А вот мнение министра иностранных дел А. П. Извольского: «Мы должны поставить наши интересы в Азии на надлежащее место, иначе мы сами станем государством азиатским, что было бы величайшим несчастьем для России».

Здесь мы слышим не азиатскую, а европейскую ноту.

Разноголосица?

Увы, трагическая разноголосица! Под ее рокот Россия прожила почти весь двадцатый век, да и девятнадцатый – отчасти. Чаще всего мы забывали, что наша история выглядела как оборона на Западе и наступление на Востоке.

Соглашение с Англией можно было рассматривать двояко: или как общий договор, нацеленный против Германии, или как укрепление восточных позиций для «культурной работы» (Столыпин).

Председатель Совета министров и Николай были сторонниками второго подхода. Но они не смогли удержать государственную политику в желаемом направлении.

Русская интеллигенция считала, что англо-французский союз несет «свободу», а союз с Германией – «реакционность». Как только было подписано русско-английское соглашение, так в русской и английской печати прокатились антигерманские статьи. С какой целью?

Историк С. С. Ольденбург пишет о «могущественных влияниях», увлекавших Россию на путь конфронтации с Германией. Он указывает на Думу, приводит статью П. Б. Струве «Великая Россия»: «Для создания Великой России есть только один путь: направить все силы на ту область, которая действительно доступна реальному влиянию русской культуры. Эта область – весь бассейн Черного моря, т. е. все европейские и азиатские страны, выходящие к Черному морю» (Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 139).

Отсюда – рукой подать до идеи «проливов», благодаря которой подготовили общественное мнение и ввергли Россию в войну.

Конечно, вся идея ближневосточной политики была не новой. Просто все основательно забыли, что ее проводил Николай I, конец жизни которого завершился поражением и позором в Крымской войне (с Англией, Францией и Турцией), а также Александр II, который торжествовал победу в Болгарии и испытал позор Берлинского конгресса, где Европа, объединившись, низвела его торжество до унизительного полууспеха.

Теперь русское просвещенное общество вдруг поворачивалось к пройденному. А правительство – не хочет, не верит старым призывам. И снова – разноголосица.

Но кто же прав: правительство или общество?

Здесь надо вспомнить одно замечание графа Ламздорфа, предшественника Извольского на посту министра иностранных дел:

«Наше сближение с Францией и проистекающее отсюда пресловутое равновесие сил в Европе… на долгое время упрочивает разделение великих держав на два вооруженных до зубов лагеря, которые постоянно подстерегают друг друга и готовятся напасть друг на друга в ущерб безопасности и благосостояния народов. Бог знает, не было ли бы для нас лучше понемногу изменить свою тактику? Какое имеет для нас, в сущности, значение, что немецкие социалисты и французские динамитчики ссорятся между собой, дерутся и стараются друг друга истребить? За это время Россия могла бы обеспечить себе лучшие условия для быстрого урегулирования своих жизненно-важных интересов на Балканах, в проливах и в других местах своих интересов, от которых зависит ее будущее и мирное развитие ее могущества. Бояться полного разгрома Франции при той материальной мощи, которой она обладает, неосновательно, насколько бы мощной и вооруженной ни была Германия, в войне она приобретет не „провинцию Францию“, а беспощадного врага, который надолго ее свяжет… Вместо того чтобы систематически ссориться с немцами и донкихотствовать в пользу французов, мы должны были бы договориться с ними о нашем нейтралитете, необходимом для них обоих; мы могли бы его обещать при условии предоставления нам известной свободы действий на Востоке. После этого нам оставалось бы только заниматься нашими собственными делами, предоставив другим устраивать свои дела между собой. Им понадобилось на это не менее столетия!..» (Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 139).

Но о Ламздорфе не вспомнили.

Вскоре разыгравшиеся вокруг боснийского кризиса события показали, что России, как и в прошлом, нечего уповать на благосклонность союзников.