мечети: банки из-под кока-колы, пластиковые бутылки, транспаранты, конфетти, оливковые ветви, оставленные на земле.

473

Бассам вышел из тюрьмы два года назад и через год у него родится Абир.

474

Я повторяю: не дайте моей руке выронить оливковую ветвь.

475

В июле тысяча девятьсот сорок четвертого года молодой израильский солдат Алик Франкенталь, студент кафедры теологии и поэзии, вытянул большой палец, чтобы поймать попутку возле военной части в Рамалле. Его собирались подвезли трое мужчин с кипами на головах. Он поприветствовал их на иврите и уселся на заднее сидение, где его тут же скрутили.

Когда Алик был подростком, его интересовало движение сторонников за мир, и согласно его понимаю «халача», или иудейского права, израильтяне должны были искать пути взаимопонимания с палестинцами.

Изувеченное тело Алика было позднее найдено в Рамалле. У него обнаружили огнестрельные и колотые раны.

476

Три месяца спустя Ясеру Арафату, Ицхаку Рабину и Шимону Пересу присудили Нобелевскую премию мира.

477

Отец Арика, Ицхак Франкенталь, почти каждый божий день ездил в общественную библиотеку Тель-Авива. Он исследовал архивные выпуски газет – так много обведенных в круг лиц, – чтобы найти имена любимых и родных, которые пропали без вести во время атак, как израильтян, так и палестинцев, начиная с тысяча девятьсот сорок восьмого года.

Франкенталь записывал их имена в большой блокнот на спиралях и искал в открытых источниках телефонные номера и адреса родственников.

Франкенталь продал все свое имущество, чтобы не отрываться от поиска. В конце концов он нашел сорок четыре семьи, которые были не против встретиться и поговорить. Он собирал их в малые группы в библиотеках, кафе, а иногда и приглашал к себе домой.

Многих родственников сначала настораживали кипа на голове Франкенталя, его хмурый взгляд, ортодоксальные обряды, но они принимали приглашение. Он организовал конференции в Яффе, Хевроне, Бейт-Джале. Он звонил репортерам, распространял флаеры, ходил на заседания в кнессет. Он приходил на телепередачи, чтобы рассказать, что убийц его сына нужно рассматривать как людей, порожденных угнетающей оккупацией. Он не собирался отпускать им грехи и признавал, что, родись он сам в таких условиях, без тени сомнения стал бы повстанцем, а возможно, даже таким человеком, который убил его сына.

Франкенталь был, по его словам, патриотом своей страны. Он цитировал тексты из Торы, и Корана тоже. Как он любил повторять: «В этике нет черного и белого, есть только белое».

Автоответчик зачитывал бесконечные угрозы расправы, но время от времени он получал сообщения от кого-то, кто потерял ребенка.

478

Бассаму было двадцать четыре года, когда его выпустили из тюрьмы после семилетнего заключения.

479

От тюремных ворот он сел в автобус. Его высадили в Восточном Иерусалиме среди серых дымовых паров. В кафе на улице Аль-Захра он рассказал другу Ибрагиму, что пришло время найти себе жену.

480

Он никогда еще даже не держал девушку за руку.

481

Ее мать была здесь, ее тети, двоюродные сестры, братья. Ее отец стоял в задней комнате. На переносном проигрывателе играла кассета Абу Араба. Ему подали стакан с «Фантой». Он сел на диван. Сначала задавали стандартные вопросы, потом вышел отец, поздоровался за руку и пригласил к столу. Долма, что-то с курицей, рис, цуккини, кунжутные лепешки, маклюбе. Бассам набрал себе тарелку. Он сказал, что это была самая вкусная маклюба в его жизни. Ее мать засмеялась и театрально отмахнулась. Сальва налила еще один стакан «Фанты». Вскоре комната опустела. Он не понял, как это произошло: в одну секунду она была полная, в другую – пустая. Сальва сидела в кресле напротив него. Один зуб немного кривой. Правая бровь высоко изгибалась. На шее ямочка. Он заметил одинокую белую ниточку на ее рукаве. Хотел ее убрать. Продолжал сидеть сложа руки. Она поднялась, пошла на кухню и принесла поднос с тимьяновым печеньем. Очень вкусно, сказал он. Мне мама помогала, ответила она. Он улыбнулся и взял еще одно печенье. Не хочет ли он еще что-нибудь выпить? Нет, ответил он, уже сыт, больше не лезет, он может лопнуть, она не против, если он закурит? Нет, конечно, она сама курила, но в доме – никогда, отцу это не нравилось. Бассам потушил сигарету. Нет, нет, сказала она, пожалуйста, кури, мне это нравится, меня это не беспокоит, все мои братья курят. Он зажег вторую сигарету. Они сидели в тишине. На улице вечерело. Он потушил сигарету в пепельницу, привязанную ремешками к подлокотнику дивана. Где ты выросла? Здесь. Тебе тут нравится? Да, конечно. Я вырос рядом с аль-Халилом. О, сказала она, я знаю. Откуда ты знаешь? Ибрагим рассказал моей матери. Болтун этот Ибрагим, засмеялся он. Как тебе было в пещерах? Они были идеальны, ответил он, беспокоиться не о чем, жизнь простая, но нас выселили, когда мне исполнилось двенадцать. Что случилось? Они подложили уведомление под камень, когда мы его нашли было уже слишком поздно, хотя дело бы это не поменяло. Почему? Они по-любому хотят от нас избавиться, потому и выселяют из пещер, записки кладут под камни так, чтобы ты не нашел, дают двадцать дней на ответ, но все специально подстраивают, ты не находишь записку, это твоя вина, бац, и ты выселен. Она встала, чтобы налить еще «Фанты», хотя стакан был еще почти полон. Они взорвали пещеру, сказал он. Она замерла на мгновение, потом присела на дальний конец дивана. Она сидела в полуметре от него, не больше. А в тюрьме как? Он пожал плечами. Я слышала, что ты был командиром. Чертов болтун Ибрагим, да, я был командиром, но только в тюрьме. Он еще рассказал, что ты поешь, что тебе нравится Абу Араб. Абу Араб, да, я обожаю Абу Араба, могу слушать его целый день. Ибрагим сказал, что тебе дали кличку Абу Араб в тюрьме. Я не достоин даже шнурки завязать Абу Арабу, но я пел, да, пел, мне нужно было как-то занять время, я сидел в камере и о многом размышлял. О чем? О разном, мире и оружии, кока-коле, об Аллахе, конечно. Я слышала, что ты участвовал в голодовке. Он кивнул, затушил бычок. Ты мог спать? На пятый день голод прошел, на двенадцатый вернулся, ужасная боль вот здесь, после пятнадцатого снова ушел. Чего тебе больше всего не хватало? Не хватало