Пока бывший консул наблюдал, как молодой человек мчится в обратном направлении, мысли у него в голове вихрились, совсем как ветер, секущий ему лицо. На него надвигался Октавиан, больше некому. И все планы, которые строил Марк Антоний, рухнули. Он не мог удержать север даже на одну зиму, во всяком случае, против армии, не уступающей по силе. И это при условии, что его люди будут сражаться, узнав, кто им противостоит.

Какое-то время он еще размышлял, а потом его рука поднялась и похлопала по груди, где в кармане лежало смятое письмо. Антоний прочитал его много раз, не веря и страшась. Теперь с его губ сорвалось проклятье: он осознал, что список возможных вариантов сократился до одного. Но, что бы ни случилось, ему требовался свободный проход в Галлию. Марк Антоний поднял голову. Его взгляд, устремленный на крепость, стал таким же холодным, как снежные вершины за ней.

Он вскинул руку и резко опустил, подавая сигнал, который ждали легионы. Они бросились вперед, к разбитым воротам, мимо катапультных расчетов, отдыхавших на своих машинах. Свою работу специалисты по метанию камней закончили.

Солдаты врывались в крепость, и до их предводителя донеслись первые крики и резкие удары металла о металл, эхом отражающиеся от горных склонов. Марк Антоний оглянулся, и ветер вновь заставил его прищуриться. Где-то там, вдалеке, молодой римлянин, взявший себе самое знаменитое имя, держал его судьбу в своих руках. Марк Антоний посмотрел на крепость, за которой широкий проход, сужаясь, уходил в белизну покрытых снегом гор.

– Марс, защити меня, – пробормотал бывший консул. Интуиция его кричала, что бегство приведет к гибели. Гней Помпей в свое время убежал чуть ли не на край света, но Цезарь все равно его настиг. Антоний знал, что должен быстро переправить на ту сторону Альп вспомогательные войска и обозы, чтобы уже никто не помешал отступлению легионов. По крайней мере, его жене и детям какое-то время ничего не грозило.

– Юлий, защити меня, – прошептал он ветру. – Если мы можешь сейчас меня видеть, давний друг, твоя помощь мне не помешает.

Октавиан весь кипел, продвигаясь верхом со скоростью легионов. В окружении такого количества людей он не мог спокойно поговорить с Агриппой или Меценатом, и ему оставалось только выполнять полученные приказы. Гирций направил его на левое крыло, в первую из двух линий четырех легионов. Легаты Силва и Либурний ехали вместе с ним, и он сам не пожелал бы лучшего выбора, тогда как Буччо и Паулиний находились во второй линии. Однако такой боевой строй не использовал их превосходство в численности. Консулы построили войска в некоем подобии римского молотка, что еще триста лет тому назад привело к сокрушительному поражению от Ганнибала. Гай Октавиан посмотрел направо, где консулы в великолепных плащах и броне ехали в третьей линии. Он видел их далекими точками красного и белого, окруженными ликторами. Столь узкий фронт говорил об отсутствии доверия к людям, которыми они командовали, и это не могло укрыться он ветеранов-легионеров, прошедших не одну кампанию. Передние ряды чувствовали дыхание соратников на загривке, со всеми вытекающими последствиями.

Октавиан сложил ладони трубкой, чтобы всмотреться в даль – старый трюк разведчиков. В образовавшемся круге он увидел и горы, и Марка Антония, и легионы, напоминающие муравьев у их подножья. Они тоже выстраивались в линии, но не такие глубокие, чтобы растянуть фронт. Молодой человек посмотрел на корницена, но права отдать тому приказ он не имел. Командовали Авл Гирций и Вибий Панса, о чем они заявили со всей определенностью. Ранг префекта, пожалованный Октавиану, был всего лишь формальностью, во всяком случае, в этой битве. Наследник Цезаря до боли стиснул зубы.

Легионы шли вперед, и, когда солнце достигло зенита, находились лишь в тысяче шагов от ожидающей их армии. Октавиан видел руины крепости, закрывающей горный проход. Тысячи рук развалили ее по бревнышкам и кирпичикам. Он сверялся с картами, которые привезли Гирций с Пансой, и знал, что проход ведет в Южную Галлию, где еще стояло теплое лето. Подъехав ближе, молодой человек увидел последние телеги, покидающие равнину. Он вновь посмотрел направо, где краснели плащи Гирция и Пансы. Возможно, они хотели, чтобы у Марка Антония оставалась возможность отвести войска, но не делились этим с подчиненными.

Впервые в жизни Октавиан ощутил, как это страшно – оказаться лицом к лицу со стоящими на равнине легионами. Антонию хватило времени, чтобы собрать луки-скорпионы – орудия размером с телегу. Их металлические стрелы могли разом пронзить полдесятка легионеров. Приемный сын Цезаря определился со своими планами, но дальнейшая их реализация зависела уже не от него. Одна такая стрела могла поставить крест на его надеждах.

Температура воздуха заметно упала от ветра, дующего со снежных вершин, и Гай Октавиан дрожал от холода, продвигаясь со своей линией. Вокруг легионеры готовили тяжелые копья, предназначавшиеся для нанесения первого удара. Мечи они пока доставать не собирались, но деревянные копья с железными наконечниками уже нацеливали на противника. Солдаты, сами того не осознавая, ускоряли шаг, и центурионам приходилось сдерживать их окриками. Они продолжали идти, а Октавиан по-прежнему не мог отдавать приказы. Он наклонился вперед – ему хотелось поскорее вступить в бой. Ожидание казалось невыносимым.

Меценат достал из ножен спартанский меч, чуть длиннее обычного гладия, чтобы рубиться, не слезая с лошади. Римский патриций носил панцирь, идеально гладкий и отполированный. Когда Агриппа поддел его, сказав, что панцирь отражает солнце, как зеркало, Меценат только улыбнулся. Тонкая резьба и орнаменты, которые так нравились старшим офицерам, помогали острию вражеского меча, зацепившись, пронзить броню. Себе Агриппа подобрал кожаный панцирь с металлическими пластинами, гремевшими при езде. Оба друга держались рядом с Октавианом и прекрасно понимали свою роль в грядущей битве. Они знали, что Гирций связал его по рукам и ногам, отказав ему в принятии решений. Так что от них требовалось, прежде всего, уберечь нового Цезаря от беды.

Октавиан поискал взглядом Марка Антония в противостоящих им боевых порядках, но не нашел. Ему полагалось быть в третьей линии на правом фланге, на такой же позиции, как у Гирция и Пансы. А это означало, что они могли встретиться в бою. Он еще не знал, что сделает, увидев Марка Антония перед собой. Планы и стратегии вертелись у него в голове, но слишком многое зависело от действий других, и, особенно, от самого Марка. Октавиан надеялся, что этот человек поверил ему.

Новый Юлий Цезарь сжал рукоятку своего спартанского меча и несколько раз взмахнул им, разминая плечо. Он почувствовал себя сильным и уверенным, когда привязал поводья к высокой луке седла и взял в другую руку длинный щит, который ранее крепился у его ноги. На последних четырех с половиной сотнях шагов ему предстояло управлять лошадью только коленями.

Расстояние между первыми боевыми линиями сократилось до трехсот шагов, но легионы Марка Антония стояли на месте. Теперь уже обе стороны могли видеть сигналы, которые поднимались рядом с римскими орлами. Октавиан гадал, как отреагируют легионеры Антония, осознав, что к ним приближается Четвертый Феррарский, солдат которого они отлично знали по Брундизию. Многие ли понимали, что в битве они противостоят Цезарю? Видя наступающие на них легионы, люди Марка были вынуждены сражаться. Однако наследник Цезаря, со своей стороны, мог бы остановиться и показаться им, а может, даже послать гонца и потребовать сдаться.