— Логичнее для убийцы было бы, — сказал я, — не искушать судьбу и смотаться в Штаты или Европу, тем более, что полиция дала такой шанс, запутавшись в четырех картинах как в соснах. Разве не ясно, что, едва только возникнет идея о финансовых махинациях, выйти на преступников не составит проблемы? У обоих наверняка есть оружие, которое будет подвергнуто экспертизе.

— Уже, — вставил Роман.

— И нужно провести полную ревизию в фирме.

— Начнется в девять, когда ревизоры приедут в офис.

— И проверить алиби.

— Ты думаешь, мы этого не сделали?

— Так какие у них шансы?

— Никаких, — согласился Роман. — Оба ожидают в приемной, и я намерен начать допрос с Кантора. Результаты экспертизы оружия будут мне доложены с минуты на минуту.

Я удобнее устроился в кресле, а Роман щелкнул клавишей диктофона.

* * *

Магнитофонная лента:

«Можете ли вы сказать, где и с кем были во вторник с семи до девяти вечера?

— Могу, но не скажу.

— Вы понимаете, что речь идет о времени, когда был убит Гольдфарб, и ваши слова могут быть истолкованы вам во вред?

— Какой вред? Вы думаете, что я ухлопал собственного хозяина? Я что, идиот? Если фирма перейдет к наследнику или будет продана, я наверняка лишусь работы, к которой привык и в которой знаю толк. За десять лет между Гольдфарбом и мной не возникло никаких разногласий…

— Вы знакомы с Гольдфарбом десять лет?

— Пятнадцать. Десять лет мы работаем вместе, семь лет из этих десяти я занимаю должность коммерческого директора фирмы. За эти годы оборот фирмы возрос в шесть раз, прибыль выросла втрое, и сейчас только мы среди всех израильских химических компаний работаем напрямую с «Хемикал индастриз», а эти господа не связываются с неперспективными фирмами, которые…

— Вы были на вилле Гольдфарба во вторник?

— Нет. Я был у Иосифа в понедельник, привозил на подпись бумаги, потому что у хозяина не было времени в тот день заехать в наш офис, у него была плановая операция в «Ихилове».

— Вы открыли дверь своим ключом, или Гольдфарб открыл вам сам?

— Откуда у меня свой ключ?! Я коммерческий директор, а не приходящая прислуга! Естественно, мне открыл Иосиф. И закрыл за мной, когда я уходил, тоже он. Живой и здоровый.

— А во вторник вы с Гольдфарбом встречались?

— Я уже говорил — нет.

— Какого размера обувь вы носите?

— Сорок третьего. Но, насколько мне известно, никто не бил Гольдфарба ногами.

— Не нужно острить. Вас ни в чем не обвиняют, я провожу дознание и хочу знать некоторые факты. Почему бы вам ими не поделиться? Согласитесь, нежелание сотрудничать с полицией наводит на определенные мысли.

— Ваши мысли, комиссар, меня не интересуют. В десять у меня встреча с поставщиком из Франции, а на двенадцать я приглашен на совещание в «Таасия авирит», у них для нашей фирмы крупный заказ. У меня просто нет времени, понимаете? Если я не приду на встречу, фирма может лишиться очень выгодного контракта. По вине полиции.

— Это я понимаю. Не понимаю другого: почему вы не желаете сказать, где были во вторник? Если у вас алиби, я извинюсь перед вами, и все будет в порядке.

— Почему у меня должно быть алиби? Я вовсе не обязан докладывать полиции о своих личных делах.»

* * *

Возмущенную речь Кантора прервал звонок телефона.

— Хорошо, — сказал комиссар, выслушав чей-то доклад. — Официальное заключение — на мой компьютерный адрес.

Положив трубку, он помолчал, внимательно разглядывая заусеницу на собственном пальце.

— Инспектор Соломон оформит ваши показания, — сказал он наконец, — и вы их подпишете. Потом можете быть свободны.

— Шалом, — буркнул Кантор и бросился к двери, будто спасаясь от пожара.

— Следующий номер нашей программы — господин Абрамович? — бодро сказал я.

Бутлер смотрел куда-то сквозь меня — я оценил глубину проникновения этого взгляда сантиметров в десять, скорее всего, Роман видел мою печень, и она ему не нравилась.

— Я так и думал, что это была женщина, — изрек он наконец.

Вообще говоря, я действительно знал женщину, сидевшую у меня в печенках, но вряд ли Роман был настолько проницателен, чтобы догадаться об этом, да и думал он наверняка о другом.

— Любовница? — спросил я.

— Видимо… Соломон утверждает, что Кантор поехал в Ашдод после совещания, проходившего в директорате «Макса», и оставался у своей… э-э… знакомой весь вечер. Вернулся домой около полуночи, жене сказал, что ездил в Иерусалим на встречу. В общем, обычные мужские забавы. Скрывать ему совершенно нечего, или он думает, что я побегу докладывать его жене, с кем он проводит вечера? Вполне надежное алиби.

— Он мог нанять убийцу, — подсказал я. — Тогда алиби у него действительно может быть железным.

— А что до Абрамовича, — продолжал Роман, пропуская мою подсказку мимо ушей, — то с ним я буду говорить после того, как ревизоры дадут свое заключение. Видишь ли, его вообще не было в Израиле, когда убивали Гольдфарба. Он лишь вчера утром прилетел из Парижа.

— Самые надежные алиби, — назидательно сказал я, — рассыпались, бывало, от малейшего прикосновения.

— Да, конечно… Если ты не будешь меня перебивать, то узнаешь еще кое-что.

Я промолчал, и Роман, ожидавший хоть какой-то реакции на свои слова, посмотрел на меня с подозрением.

— Так вот, Песах, метрах в ста от виллы Гольдфарба живет Амитай Шилон.

— Депутат кнессета или однофамилец?

— Он самый. Вчера он был жутко, по его словам, занят — обсуждался очередной вотум недоверия. Поговорили всласть, вотум, как ты знаешь, провалили, но Шилон лишь сейчас, с утра пораньше, взяв в руки газету, узнал о гибели соседа. Он сразу позвонил в полицию и сказал о том, что видел в вечер убийства.

— Он что-то видел?

— Да, вечер он провел на своей вилле в компании друзей. Шилон утверждает, что примерно в восемь к вилле Гольдфарба подъезжала серебристая «хонда». Сколько времени она простояла перед входом, он не знает, но говорит, что через час машины уже не было. Ему даже показалось, что он узнал человека, который выходил из машины. Он не утверждает наверняка, но это мог быть Гай Шпринцак, племянник Гольдфарба.

— Так проверьте, — нетерпеливо сказал я.

— Уже. У Гая действительно «хонда» серебристого цвета. Инспектор Соломон утверждает, что и размер обуви племянника соответствует следу, обнаруженному у виллы Гольдфарба.

— Ну вот, — с удовлетворением сказал я. — Тут тебе и мотив, и возможность.

Роман покачал головой: