Софья — пример наиболее яркий, близкий по времени, всем памятный. Екатерина и ее приспешники стремились доказать, что захват власти Софьей был оправдан самими ее государственными способностями, пользой страны. Противники использовали царевну как пример, что, несмотря на действительные способности, ничем не ограничиваемая в своих действиях, она в конце концов стала жертвой собственного честолюбия, за которое слишком дорогой ценой поплатился народ.

В книге, изданной в 1771 году в Амстердаме, появляются строки: «Надо отдать справедливость Софье, она управляла государством с таким благоразумием и умом, которое только можно было бы желать и от того времени, и от той страны, где она царствовала именами двух братьев». Книга носила название «Антидот» — противоядие — и принадлежала перу Екатерины II. Это было ответом на не затихавшие споры, это было и отпором Вольтеру, позволившему себе выступить со слишком вольнодумными рассуждениями о русской истории.

Соответственно, и панинский запрос не был случайностью. Непосредственно перед его появлением вышла из печати в Париже книга Вольтера «История Российской империи времен Петра Великого». Философ не только не обошел фигуры Софьи, он писал о ней: «Принцесса Софья ума столь же превосходного, замечательного, сколько опасного… возымела намерение стать во главе империи. Правительница имела много ума, сочиняла стихи на родном языке, писала и говорила хорошо, с прекрасною наружностию соединяла множество талантов; все они были помрачены громадным ее честолюбием».

Что ж, Екатерине действительно оставалось только негодовать, зато Панину с особым вниманием отнестись к урокам истории. Вместе со своими единомышленниками он, как анатом, искал путей развития болезни, имя которой «самовластье». Вот почему такое значение приобретал и случайно сохранившийся рублевик с лицом Софьи, и ее портрет в медальоне на груди двуглавого орла.

Одна из многих

Дочерей рождалось много. Так много, что царь Алексей Михайлович, которого благочестивейшая супруга Марья Ильинична Милославская чуть не ежегодно дарила ребенком, переставал их замечать. Конечно, полагались по поводу рождения царских детей благодарственные молебны, праздничные столы с богатыми подарками, пироги, которые раздавались поздравителям как знак особой царской милости. Но с дочерьми все быстро свелось к скупым пирогам. А когда родилась Софья, шестая по счету, был и вовсе нарушен привычный порядок.

Имя ей не выбирали, а дали по святой, чья память отмечалась в тот день (и надо же: Софья — мудрость!). И крестили не в Чудовом монастыре, как всех царевен, а в Успенском соборе, где венчались цари на царство (чем не предзнаменование!). Зато в остальном современники с удивительным упрямством не хотели признать правоту будущих историков.

Жизнь в теремах, жизнь по Домострою — кто не представляет ее себе во всех подробностях? Глухие стены. Одни и те же лица — только женщины, только свои. Обучение — разве что начаткам грамоты. Занятия — одним рукодельем. И как единственное развлечение — выход в церковь. Так шли годы. Томительно. Безнадежно. Страшно. Даже в семье царевнам было отказано. За своих подданных отдавать царских дочерей невместно, за иностранных правителей не удавалось.

Наверно, со временем историками будут заниматься психоаналитики. Спору нет, все исследователи пользуются фактами, но как производится их отбор, на что нацелено, и притом совершенно подсознательно, внимание каждого отдельного ученого, что он склонен искать, а чего не замечать. Это тот поправочный коэффициент, которого пока не вносит никто. А между тем хотя бы царский обиход. Ему посвящены, не говоря о множестве отдельных работ, фундаментальные тома подобранных И. Е. Забелиным документов. Как одевались, что ели, что заказывали в специально предназначенных для царского обихода Мастерской и Оружейной палатах. Очень подробно, по-настоящему увлекательно, но можно ли сказать, что это и есть дворцовый быт тех лет?

Историк использовал подлинные документы, тщательно расшифровал каждое слово. Но для того чтобы картина получилась полной, а рассказ последовательным, перемешались факты разных лет (кстати, так ли уж похожи наши 1930-е годы на 1940-е, тем более на наш сегодняшний день?). Неизбежные сокращения растеряли множество новых мелочей, очень скоро ставших главными. Наконец, Забелин работал в тот период, когда наука отстаивала идею полнейшей самобытности русского XVII века — никаких связей с другими культурами, никаких взаимовлияний. Черточки самобытности (необычности?) и стали для него самым важным, только исчерпывалось ли все ими одними? Многое, очень многое позволяло в этом усомниться.

Ведь вот доживала свой век в Москве уже при Елизавете Петровне графиня Головина. Об ее странностях знал весь город. Еще бы! Головина так боялась черных тараканов, что из страха перед ними строила и бросала дом за домом. В детстве участвовала она в представлении в царском тереме и выступавшая вместе с ней одна из младших царевен, Мария Алексеевна, в шутку сунула ей за ворот таракана. Было это в день именин Софьи, и ставился по этому случаю спектакль «Обручение святой Екатерины». Сочинила его сама Софья, сама и играла главную роль. Полтораста лет спустя Н. М. Карамзин напишет: «София занималась и литературой, писала трагедии и сама играла их в кругу приближенных. Мы читали в рукописи одну из ее драм и думаем, что царевна могла бы сравняться с лучшими писательницами всех времен…»

И это все при отрицательной оценке исторической роли Софьи-правительницы. Преувеличение? Но несомненно и то, что без соответствующей подготовки (разве достаточно начатков грамоты!), развития, профессионального уровня автора Карамзин никогда бы не пришел к подобному выводу.

Зато перед иностранными послами Софья совсем другая. Уверенная в себе. Величавая. Знающая все тонкости царского приема. Она-то не ошибется в порядке вопросов, не сделает опрометчивого шага. Правда, историки обычно вспоминают о приемах, где ей приходилось помещаться за троном своих братьев, чуть ли не за специальной занавеской. Но это было начало.

С документами спорить трудно: спустя несколько лет послы уже торопились в ее собственные палаты, где она принимала их одна в парадном царском облачении: «А великая государыня, благородная царевна сидела в своем государском месте в креслах оправных з запоны алмазными, а на ней государыне было одеяние венец низан жемчугом и с запоны, шуба оксамитная золотная соболья, опушена соболми, а подле соболей обложено кружевом большим». И передавали ей «свейские» — шведские послы поклоны от короля и королевы, а Софья милостиво спрашивала о каждом из членов королевской семьи. Дипломаты зорко присматриваются к ее манерам и не находят ничего — ни скованности, ни неловкости, ни тем более неумения вести «государский» разговор.

Быть на людях, представительствовать — дело нелегкое, во всяком случае, требующее привычки, навыка. Считается, что Софья впервые переступила порог терема после смерти царя Федора. Тот же Андрей Матвеев утверждает, что она впервые показалась народу на похоронах брата. Современнику приходится верить, только что имел в виду под народом Матвеев? Если городскую толпу, то ей не показывался и Николай II, разве в исключительных случаях и на считанные минуты. Просто же с посторонними лицами Софья сталкивалась и много раньше. Передо мной неопровержимые свидетельства — изображение царя Федора Алексеевича с сестрами при разных торжественных событиях, в том числе при посещении Толгского монастыря. Значит, совсем не наглухо был закрыт терем для дочерей Алексея Михайловича.