Вот рассуждения А. М. Столярова, видного писателя-интеллектуала, лауреата множества премий: "Современное образование становится достаточно дорогим… В результате только высшие имущественные группы, только семьи, обладающие высоким и очень высоким доходом, могут предоставить своим детям соответствующую подготовку. Воспользоваться [новыми лекарствами] сможет лишь тот класс людей, который принадлежит к мировой элите. А это в свою очередь означает, что "когнитивное расслоение" будет закреплено не только социально, но и биологически, в предельном случае разделив всё человечество на две самостоятельные расы: расу "генетически богатую", представляющую собой сообщество "управляющих миром", и расу "генетически бедную", обеспечивающую в основном добычу сырья и промышленное производство.

Современные "морлоки" с их интеллектом кретина будут неспособны на какой-либо внятный протест. Равным образом они постепенно потеряют умение выполнять хоть сколько-нибудь квалифицированную работу, и потому их способность к индустриальному производству вызывает сомнения" [4].

Что ж, спасибо за откровенность. Если эта угроза не сдохнет сама, люди по крайней мере будут предупреждены и, скорее всего, снова на время успокоят "белокурую бестию", уж эти-то навыки имеются.

Пройдем по некоторым другим сферам культуры, которые подвергаются деформации на наших глазах.

Фундаментальный элемент культуры — язык. В нем записываются, воспроизводятся и развиваются все смыслы мировоззрения. Как говорят, «человек видит и слышит лишь то, к чему его сделал чувствительным язык его народа». Поэтому та деформация языка, которую мы наблюдаем в последние двадцать лет — вовсе не следствие безграмотности. Это — операция той холодной гражданской войны, в состоянии которой мы находимся.

Язык обладает огромной силой: «Словом останавливали солнце, словом разрушали города». В русской культуре слово обладает святостью, и его использование сопряжено с большой ответственностью («Слово гнило да не исходит из уст ваших»). Тут есть латентный конфликт с идеей «свободы слова» в ее западном понимании.

Недавно по вагонам московского метро был расклеен плакат: «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли». И подпись: Макиавелли, итальянский мыслитель. Это — замечательное признание наших новых духовных пастырей. Ведь Макиавелли заострил вопрос до предела, утвердив дезинформацию как важное средство власти. Он признался в одном письме от 17 мая 1521 г.: «Долгое время не говорил я того, во что верю, никогда не верю я и в то, что говорю, и если иногда случается так, что я и в самом деле говорю правду, я окутываю ее такой ложью, что ее трудно обнаружить». Вот у каких «мыслителей» заставляют сегодня учиться народ России, для которого Слово всегда было свято.

Деформируется не только словарь языка, но и строение фразы, ритм. Послушайте многих телеведущих или дикторов радио — они говорят как будто уже не по-русски. Язык слабеет как средство взаимопонимания людей, их соединения через музыку речи, передачу тонких смыслов интонациями. Тургенев сказал о русском языке: «В дни сомнений, в дни тягостных раздумий ты один мне поддержка и опора…» Эту опору, данную нам культурой, можно утратить, угроза этого вполне реальна. Значит, надо язык защищать — сознательно и умело.

Нравственное чувство людей оскорбляла начатая еще во время перестройки интенсивная кампания по внедрению в язык «ненормативной лексики» (мата). Его стали узаконивать в литературе и прессе, на эстраде и телевидении. Появление мата в публичном информационном пространстве вызывало общее чувство неловкости, разъединяло людей.

Это была важная диверсия в сфере языка. Ведь для каждого его средства есть своя ниша, оговоренная выработанными в культуре нравственными и эстетическими нормами. Разрушение этой системы вызывает тяжелую болезнь всего организма культуры.

Опросы 2004 г. показали, что 80% граждан считали использование мата на широкой аудитории недопустимым [3, с. 258]. Но ведь снятие запрета на использование мата было на деле частью культурной политики реформаторов! Это был акт войны, сознательная диверсия против одной из культурных норм, связывающих народ. Недаром 62% граждан одобрило бы введение цензуры на телевидении [3, с. 80].

Произошел разрыв большой части художественной интеллигенции с траекторией русской культуры, с корпусом художественных образов, которыми питалось наше самосознание. Это фундаментальное проявление кризиса, но политики и деятели культуры сводят его к нехватке денег. Этот вульгарный материализм — плохой признак. Рвется связь с главной нитью мысли и душевного поиска Пушкина и Толстого, Достоевского и Чехова, Платонова и Шолохова! Оставить такое наследство ради чечевичной похлебки Ерофеева — какой духовный и эстетический провал…

Поднявшаяся наверх вместе с новой властью новая художественная элита исходила из небывалой в истории культуры установки необратимого разрыва непрерывности, полного отрицания культуры нескольких прежних поколений. Такие радикальные течения быстро подавлялись и распадались даже в больших революциях (как это произошло с Пролекультом и РАППом в русской революции). В антисоветской революции обрыв корней производился систематически при поддержке государства. В. Ерофеев в редкостной по ненависти статьи «Поминки по советской литературе» пишет: «Итак, это счастливые похороны, совпадающие по времени с похоронами социально-политического маразма» [11].

Удивительна самонадеянность и детская радость В. Ерофеева от того, что значительная часть стариков (можно было бы сказать, «ветеранов войны и тыла») страдает от тех перемен, которые происходили в стране. Он пишет «о настоящей шекспировской трагедии, происшедшей с частью пожилого поколения, которое к семидесяти годам осознает бессмысленность своего земного существования, отданного ложным идеалам». О ком он это пишет? О поколении тех, кому в 1941 г. было по 20 лет. Они почти все полегли на фронте — и теперь посредственный литератор из номенклатурной семьи приписывает им «осознание бессмысленности своего земного существования». Удивительна наглость иных глупых людей.

Так началось лавинообразное обрушение всех структур культуры. Этика любви, сострадания и взаимопомощи ушла в катакомбы, диктовать стало право сильного. Оттеснили на обочину, как нечто устаревшее, культуру уживчивости, терпимости и уважения. Мы переживаем реванш торжествующего хама — в самых пошлых и вызывающих проявлениях. Это и архитектура элитарных кварталов и заборов, и набор символических вещей (вроде «джипов»), и уголовная эстетика на телевидении, и повсеместное оскорбление обычаев и приличий. Это и наглое открытое растление коррупцией символических фигур нашей общественной жизни — милиционера и чиновника, офицера и учителя… Все это — следствие культурной революции двух последних десятилетий.

Удар нанесен по всей мировоззренческой матрице, на которой был собран человек — носитель современной русской культуры ХХ века, человек советский.

Высокая русская культура, вобравшая в себя универсализм и Православия, и Просвещения, вошла в «симфоническое» взаимодействие с мечтой о Земле и Воле, выраженной в общинном коммунизме. Это породило необычный в истории культуры тип — русского трудящегося ХХ века. Сохраняя космическое чувство и эсхатологическое восприятие времени, он внес в идеал справедливости вектор реального действия, знания и воли.