– Вы плачете, – сказал он.

– О, черт. – Она посмотрела на себя в зеркало и поняла, что он прав. Щеки были мокрые. Слезы скатывались к уголкам губ. Она стерла их тыльной стороной руки, гадая, какого черта рассказала ему о пони. Она не говорила никому, кроме Реган и Уилсона, но это лишь испугало их до чертиков, особенно Реган, которая боялась, что она действительно отправится в Перу, с пони или без.

– Сколько вам было лет, когда ваши родители погибли? – Его голос был совершенно спокойным, вопрос – прямым, будто она только что не сказала ему, насколько жалкой была.

Боже, история про пони. О чем она только думала?

– Три. – Она глубоко вздохнула, надеясь, что это поможет развязать узел в груди. – Я, эх, не помню их, моих родителей, в смысле, лично – не помню, потому что они часто уезжали в последний год, а я окончательно осознала, что они мертвы, лет в десять. Я знала, что родители Реган мертвы, и это всегда было так ужасно – настоящая ноша, которую мы несли – великая семейная трагедия. Это отличало нашу семью от остальных в районе. Она часто оплакивала их, но для меня они были лишь людьми, которых я не помнила – до того, как мне исполнилось десять лет и я поняла, что они были и моими родителями тоже.

– Это, должно быть, очень тяжело, – также спокойно сказал он, голос его был немного грустным, в нем послышалось удивившее ее сострадание. – Понять, что твои родители умерли, а потом понять, что ты слишком поздно понял это.

Она скосила на него глаза, пораженная его проницательностью. Она никогда никому не рассказывала об этом элементе ее скорби. Она чувствовала себя такой глупой, никчемной и одинокой. Она не только пропустила жизнь своих родителей, но и их смерть, это сделало ее еще более странной, чем она была. А согласно каждой экономке, которую они нанимали, она была очень-очень странной – и положение это не улучшалось инцидентами типа «голая модель в садовом сарае». Ее первая работа с Трэвисом принесла ей общенациональную известность после участия в конкурсе «Купер-Лансдаун», но ей никогда в жизни не приходилось говорить так быстро, как она говорила с Реган, отговаривая ту послать ее к психотерапевту за профессиональной помощью. Она не спала с Трэвисом. Реган заставила ее поклясться на несуществующих могилах ее родителей – и с того дня она не спала ни с одним из мужчин-моделей.

На самом деле, она вообще ни с кем не спала, никогда не допускала полноценного контакта а-ля «добро пожаловать в мое тело», а учитывая, что на прошлой неделе ей исполнился двадцать один год, это, наверное, было самым странным в ее жизни. И об этом мало кто знал. Все думали, что она такая дикая штучка.

– Тела ваших родителей нашли?

– Нет. – Она покачала головой и снова одарила его осторожным удивленным взглядом. Никто никогда не набирался смелости спросить ее об этом.

– Возможно, вы чувствовали бы себя лучше, если бы они были.

Она не сомневалась в этом, никогда не сомневалась, ни разу с тех пор, как придумала тот идиотский план с пони. Часть ее очень хотела попасть в Перу, но она так и не сдала этого, точно не зная, какой именно страх удерживал ее: страх, что она не найдет их – или страх, что найдет.

Теперь от них остались только кости. Она не знала, сможет ли выдержать это – увидеть их кости. Она всю жизнь провела в окружении костей. Уилсон и Реган тащили их в дом телегами. Именно поэтому она работала с живыми моделями – мужчинами с теплой кровью, мускулами, плотью; дышащими и потеющими. А когда она рисовала их, они дышали и потели на ее полотне. В них пульсировала жизнь. Они были и ангелами, и демонами, и могущественными существами духовной мифологии – и они жили. В своих работах она накладывала на кости плоть. Она не стряхивала с них пыль, оставляя обнаженными.

Она ненавидела кости.

– Уилсон как-то отправился на их поиски, – сказала она. – Но он не смог найти их, не смог обнаружить местоположение тел. Все те, с кем он разговаривал, рассказывали свою версию истории о «norte americanos» и об их местонахождении во время землетрясения. Когда он приехал домой, ему было хуже, чем до отъезда. Думаю, я всегда полагала, что, если он не нашел их, у меня тем более нет шансов. – Она легонько пожала плечами и переставила пару бутылочек в серебряной коробочке. – Я бы даже не знала, откуда начать. – Это было оправдание, но именно за него она цеплялась многие годы.

– Я бы знал.

Пораженная, она подняла голову и уставилась на него. Он только что сказал то, что ей показалось, он сказал? Кем он был, чтобы предлагать такие вещи?

– Если решите, что хотите попробовать, позвоните мне, – продолжал он. – Посмотрим, что можно будет сделать. У Стил Стрит много связей в Южной Америке. Я постоянно туда езжу. Мы с Куином только вернулись из Колумбии пару недель назад, а мой брат все еще там.

Он говорил серьезно. В это было трудно поверить, но он на самом деле говорил серьезно.

– Что такое Стил Стрит? – спросила она, вытерев лицо тыльной стороной руки, а потом подолом футболки. – Место, где ты работаешь? – Она не спускала с него глаз.

– Э-э-э, да, – сказал он, откашлявшись. Его взгляд быстро скользнул к ее обнаженному животу, потом снова устремился на лицо, и, если она не ошиблась, у него слегка покраснели щеки.

«А вот это уже интересно», – подумала она. Очень интересно. Это было самое сильное проявление его эмоций за всю ночь. В ущелье, когда они переживали то суровое испытание, он даже не вздрогнул. Ни разу не поколебался. Он полностью контролировал их неминуемую гибель, вплоть до реакции сходной со скоростью света, когда вытаскивал этот злобный дробовик посреди развернувшегося действа.

Проклятье, он даже успел прицелиться. А теперь на него произвел впечатление ее живот? Возможно ли, что он чувствовал почти то же самое, что и она? И было бы здорово, если бы она смогла понять, что конкретно было в его голове по этому поводу.

– Мы ведем много международных дел, хотя есть и внутригосударственные.

Она зарабатывала деньги, читая людей, и мистер «Спасибо, мэм, но здесь главный я» только что слегка возбудился от вида ее обнаженной кожи. Это было поразительно, едва заметно, но совершенно реально. И самым странным образом она вдруг поняла, что избавилась от проблем с дыханием, а потом перестала плакать, а потом заметила что у него действительно успокаивающий голос и удивительно красивые глаза – этот факт она отметила уже в миллионный раз. Глубоко посаженные, с густыми ресницами, с чудесно суровыми, ястребиными бровями.

Ей нужно нарисовать его. Не на полотне, наложить краску прямо на него, пальцами на лицо, скользя по коже – и если это возбудит его еще немного, замечательно. Ей вроде как нравилось его возбуждение.

– Какие конкретно дела? – спросила она, мельком взглянув на край рубашки. Черные полосы от туши, испачкавшие белую ткань, послужили неплохой подсказкой о том, как она выглядит – в полном беспорядке. Синее пятно рядом с тушью тоже не выглядело обнадеживающим. Как обычно, она, видимо, всю ночь пачкала свое лицо, и, как обычно, никто не потрудился ей об этом сообщить.