Олег понял, о ком идет речь, но промолчал. Алексей продолжал:

– Там, в Испании, у меня было много интересных встреч. С одним дайвером из России познакомился. Писал морской пейзаж, а он из воды вылезает. Проходит мимо и спрашивает: «Ну, чего ты лыбишься, испанская рожа?» Я ему отвечаю, что вообще-то я русская рожа. Причем более симпатичная, чем его собственная. А у того явно нос сломан и татуировки на теле. Дайвер, правда, не обиделся. Мы после этого пару раз встречались, а потом я его на своей выставке видел. Он с одним русским беседовал. Русский оказался милиционером, кстати, из Питера. Дал мне визитку – дома где-то валяется. Представляете, полковник милиции приезжает на отдых в Испанию и идет на выставку русского художника! Трудно поверить!

Настя заметила Олега и помахала ему рукой, дети помахали тоже. Олег попрощался с художником, и тот еще раз пригласил его в гости.

Когда Иванов отошел, художник крикнул:

– А сегодня и приходите. Меня Алексей зовут.

Олег поспешил навстречу Насте и детям. Когда он подошел, участковый Воропаев, передавая ему пакеты, спросил:

– А вы и с этим художником знакомы?

– Конечно, – подтвердил Олег, – хороший человек.

– Теперь да, – согласился старший лейтенант. – А раньше знаете как тяжело с ним приходилось! Никакие меры воздействия на него не действовали. Он даже портрет мой изобразил на картине под названием «Участковый Воропаев борется с нечистой силой». Там изображено, будто бы сижу я в засаде в темном лесу с пистолетом и будто бы боюсь, а из-за каждого дерева выглядывают упыри, вурдалаки, ведьмы всевозможные и лешие. Будете у него в мастерской, посмотрите на картину: там рама очень хорошая – позолоченная…

Если бы не участковый инспектор, Иванов не придал бы поначалу этой встрече никакого значения и детали случайно возникшего разговора с художником проскочили бы мимо сознания… За ужином Олег рассказал Насте о предложении посетить мастерскую художника, и она, почти не раздумывая, согласилась:

– Давай сходим. Если человек приглашает незнакомых людей к себе, значит, ему плохо, может, он так одинок, что ему и поговорить не с кем. Может, создает новую картину, хочет показать и выслушать мнение о ней даже таких профанов, как мы, ничего не понимающих в живописи.

Они оставили детей дома и отправились в гости, рассчитывая побыть в мастерской не более часа. Художник, увидев их на пороге, обрадовался.

– Честно говоря, не надеялся, – сказал он.

– К вам совсем гости не приходят? – удивилась Настя.

– Раньше, когда я был нищим, как и значительное большинство художников, приходили постоянно. В основном собратья по нашему цеху. Потом, когда появился достаток, стало появляться еще больше народу. Сидели, разговаривали, а перед уходом просили в долг. Но теперь не заходит никто: видимо, думают, что я буду требовать деньги обратно. А я бы еще дал, только бы одному не быть. Понимаю, что друзей купить нельзя, но что сделаешь, когда замучен одиночеством?

Алексей провел их в просторную мастерскую, где по стенам были развешаны его картины.

– Вот здесь я и работаю, и живу, – сообщил он. – Сейчас уже могу купить мастерскую с квартирой в придачу, но к этому месту настолько привык, что не знаю, как смогу жить в другом доме. Впрочем, одному и здесь простора достаточно.

Олег с Настей стали рассматривать работы художника.

– А где портрет участкового? – спросил Иванов.

– Увы, – развел руки Алексей, – имел неосторожность взять для экспозиции в Испании. И ее купили одну из первых. Некий человек сказал, что он занимается закупками произведений искусства для королевской семьи, выписал мне чек на двадцать тысяч евро, забрал картину и ушел. Теперь, вероятно, Хуан Карлос сидит в своем кабинете и смотрит на бдительного Воропаева. А вообще, к этой картине приценивался тот самый питерский полковник, о котором я уже рассказывал. Я, вообще, думал за нее выручить тысячи три в лучшем случае. Полковнику, может, и вообще даром отдал бы. Но его жена отговорила.

– Жену, случайно, не Анжелика зовут? – спросил Иванов, так как помнил и саму Анжелику, и то, как Берманов отбил ее у Васечкина.

– Кажется, так.

Олег удивился, но больше вопросов не задавал, а Настя тем временем рассматривала картину, на которой толпа людей, окружив светловолосую девушку в голубом джинсовом костюмчике, размахивала руками и кричала что-то, вероятно, очень злобное. И лишь один изображенный на картине человек пытался договориться с толпой.

– Это как раз та работа на библейскую тему, которую мне заказал олигарх, – объяснил Алексей. – Называется «Христос и грешница». Я тут со светом попытался поработать в стиле Генрика Семирадского.

– А образ грешницы вы откуда взяли? – спросила Настя. – Выдумали?

– Не совсем. Хотя вы правы, образ мне не задался с самого начала. Но потом кто-то из других моих заказчиков пригласил меня в клуб, а там выступали три девочки – песни пели. И вот среди них я увидел эту: исполняет вроде веселенькие песенки, а глаза у нее такие грустные!

Олег с Настей осмотрели все работы, потом сели пить чай с тортом, который они принесли с собой. А когда взглянули на часы, то ужаснулись: надо спешить домой – укладывать детей спать.

Ночью Олег долго не мог заснуть. Он лежал и прислушивался к тишине. Ровно и тихо дышала Настя на его плече, и не было в мире иных звуков. Неожиданно Иванов понял, что счастлив. Счастье вошло в его жизнь осторожно и незаметно: не свалилось внезапно на голову, как это случается со многими людьми, а пристроилось рядом – доверчивое и ласковое, не будоража и не меняя ничего из привычного уклада; счастье, вот оно – рядом, на плече, в соседней комнате, в шепоте листьев за окном, в блеске ночных звезд, оно – повсюду: в добром сиянии солнца, в играх детей, в испытанной верности лучшего друга, в улыбках незнакомых людей и в предчувствии чего-то светлого и радостного.

– И все-таки я ее где-то видел, – произнес Менжинский.

– Кого? – не понял Илья Евсеевич.

– Да медсестру эту.

– Послушай, Леня! – внезапно разозлился Флярковский. – У меня… то есть у нас серьезные проблемы, а ты о бабах! Мне кажется, что решение нами принято. Ты…

– Не стоит беспокоиться, – поспешил успокоить босса Менжинский. – На днях я переговорю с человеком, который поможет. Он тянуть не будет, деньги, конечно, попросит немаленькие. Но зато результат стопроцентный.

– На днях, поговоришь… Потом этот человек тоже на днях начнет подготовку… И это затянется на месяц! А вдруг за это время с ребенком что-то случится?

– Все будет сделано быстро. А за мальчика не волнуйтесь: он под постоянным наблюдением. Даже в зоопарке за ним следили мои люди.

Илья Евсеевич поморщился: он представил, как пятилетний ребенок рассматривает обезьян и жирафов, а на него во все глаза пялятся люди в черном. Смеяться не хотелось. Илья Евсеевич боялся даже думать, что все может сорваться. Пятнадцать лет он шел к этому моменту – с тех пор, когда начал сотрудничать с братом: предприятие, конечно, не было тогда таким огромным и могло рассыпаться в любой момент, в один из финансовых кризисов, потрясавших тогда Россию. Конечно, Борис начинал не совсем с нуля, хотя достаточных средств для того, чтобы развернуться, у Флярковского не было. Имелись связи, возможность поучаствовать в приватизации лежащих на боку государственных предприятий. Борис находил людей с бешеными деньгами – в те годы многим непонятно откуда свалились на голову огромные незаработанные средства: кого-то эти деньги убили сразу, кто-то непонятно как успел быстро истратить все, и лишь немногие приумножили капитал. Но Борис хотел работать. Он был удачливым бизнесменом: все, что брал, возвращал с огромной для себя прибылью, только не афишировал успех и личный достаток: не приобретал дорогих автомобилей, жил в маленькой квартирке, обставленной дешевой мебелью советских времен, скромно одевался и при этом работал, работал, работал… Даже Илья, ютясь в тесном офисе, переполненном сотрудниками, вкалывающими за гроши, вместе со всеми предполагал, что предприятие вот-вот рухнет. Было время, когда Илья всерьез думал подыскать себе новую работу. Но фирма развивалась, и в один прекрасный день появился новый офис – целое здание, напичканное оргтехникой, камерами слежения, переполненное новыми бодрыми от собственных планов сотрудниками, молоденькими секретаршами и крепкими охранниками. Неожиданно оказалось, что предприятие старшего брата – один из монополистов на рынке лекарственных препаратов. Только Илье от этого легче не стало: он по-прежнему был почти рядовым сотрудником, получающим соответствующую его положению зарплату. Борис не допускал его до руководства. И даже когда Флярковский-старший создал правление концерна и совет директоров, Илья не вошел в их состав. Это было больше чем оскорбление. Единственное, чем брат удержал его тогда, – дорогим автомобилем, прибавкой в зарплате и обещанием в скором времени дать Илье в руки собственное дело. Филиал, конечно, не собственное дело, но все же он принес некоторый достаток, дал возможность как-то наладить жизнь. Обидно только, что все окружающее теперь Илью ему не принадлежало. Дом, квартира, даже личная охрана Флярковского-младшего – все было собственностью Бориса. А что такое квартира – пусть даже самая шикарная? Или дом? Просто место для жилья. Миллион – мечта для идиотов. Зачем Илье мечтать о подобной карманной мелочи, когда концерн приносит полмиллиарда годовой прибыли? Может, и поболе – Борис был в подобных делах скрытным человеком и не распространялся о своих доходах. Почти пятнадцать лет Илья бился за свою судьбу, за свое место в жизни, ждал приближения звездного часа. И вот теперь, когда все уже в его руках, какая-то мелочь не дает спокойно жить. Имя этой мелочи – Олег Игнатьев, не Олег Флярковский даже, а следовательно, и не родственник вовсе. Мальчик, глупый и неразумный, не представляющий, что такое деньги и власть. Маленькое существо, для которого мультики, зоопарк и щенок на мокрой подстилке – величайшие радости жизни.