Ответ не пропустили, поскольку ответное сообщение пришло ровно через сорок минут, буквально секунда в секунду:

«Первый» – «Нулевому». Понял тебя. Постараемся успеть. Немецкая гора остается на связи. Локоть»…

Опустившись на землю рядом с Савушкиной, Леха легонько приобнял девушку за здоровое плечо:

– Ириш, ты как? Отдохнула немножко? Кушать хочешь?

– Нет, не хочу, недавно ж ели, на прошлом привале, – бледно улыбнулась Ирина. – Трофимов, бедняжка, чуть глаза не вывернул, когда ты сухпай разогревал. И зачем вы от него все скрываете? Ему ж интересно! Да нормально все, Леш, честно-пречестно нормально!

На самом деле пять пройденных по лесу километров дались ей нелегко, несмотря на введенные аптечкой стимуляторы и помощь Степанова. Собственно, рана уже давно не болела, но общая слабость сохранялась. Во время привала десантник собственноручно сменил повязку, в который раз убедившись, что иновременная медицина достигла поистине космических высот. Угу, во всех смыслах космических. На всякий случай Алексей снова использовал медикит, однако высокотехнологичный гаджет даже не стал зажигать красный индикатор – мигнул пару раз оранжевым, высветил зеленый и отключился: «мол, отставить панику, все в порядке». Возможно, учитывая обстоятельства, стоило ввести какие-то дополнительные тонизирующие средства, однако Леха понятия не имел, как переводить индаптечку в ручной режим. Локтев, проводя краткий инструктаж, об этом не рассказывал, а ничего подобного привычному «мануалу» в комплекте не имелось.

– Добро, минуток через несколько дальше двинем, – кивнул Алексей, оставив без ответа фразу про Трофимова. Да и что он может сказать? Что у младлея приказ вопросов не задавать, а у них – на оные не отвечать? – Отдыхай.

– Ле-еш, – остановила десантника практикантка. – Ты за ту гранату не злишься? Я же как лучше хотела, просто в дерево случайно попала. Да и не учил ты меня, как ей пользоваться, я сама догадалась.

– Не злюсь, – ощутив, как его буквально захлестнула волна нежности, Алексей осторожно притянул девушку к себе. Русые волосы Савушкиной пахли дымом и пылью.

– Ты все правильно сделала, мне Михалыч рассказал. Говорит, если бы не твоя граната, то все еще хуже б вышло. Вовремя бросила.

Договаривать Степанов не стал – вспоминать короткий разговор с контрразведчиком не хотелось. Тем более рассказывать Ирке про ту, другую, гранату. Незачем ей это знать, так что даже хорошо, что сознание вовремя потеряла.

– Да? Ну ладно. Хотя врешь, конечно.

– Вот ни граммулечки не вру, – как ни странно, в этот момент Алексей и на самом деле говорил истинную правду. – Ты посиди пока, я к ребятам схожу.

Десантник замер, напоровшись на убийственно-серьезный – ничего подобного раньше не было – взгляд девушки:

– Ирк, чего? Что-то не так?

Савушкина едва заметно улыбнулась:

– Да все так, Лешенька… просто я ж не идиотка, понимаю все. Мы уж сколько раз погибнуть могли – два, три, больше? Только не может это длиться бесконечно, понимаешь? Я смерти уже давно не боюсь, просто неохота вот так, не сказав… И знаешь еще что? Когда на нас немцы напали и меня ранили, Иван Михайлович думал, что я все время без сознания провалялась, но не так оно было. Когда он меня в сторонку оттащил, я от боли в себя ненадолго пришла. Ну и увидела, как он ту гранату – ну, кругленькая которая – вытащил. И взгляд у него такой стал… страшный. Решительный. Пробормотал «Прости, мол, Иришка, не могу иначе поступить» и в руке ее зажал. Вот тогда я и поняла, что – все, вообще – все. Не успею тебе ничего сказать. И так мне обидно стало, что, не поверишь, снова в обморок грохнулась.

– Ириш, да ты о чем вообще? Про что сказать-то?

– Дурачок. – Ладошка Савушкиной коснулась его заросшей многодневной щетиной щеки. – Фу, какой колючий, как ежик прямо! Да о том, глупый, что люблю я тебя, вот о чем! Давно уже люблю, потому и в экспедицию эту записалась, и на ту скалу, как последняя дура, полезла. А ты все никак не поймешь.

– Ир… – дыхание внезапно перехватило – так, что следующие слова пришлось буквально проталкивать сквозь ставшее шершавым, будто наждак, горло. – Ирочка, Иришка, миленькая моя… я еще никому такого не говорил… короче, ну это… я тоже тебя люблю! Вот! Все, сказал!

– Вот и хорошо, – грустно улыбнувшись, девушка неожиданно отвернулась. – Ты иди, Леш, иди. Сам же говорил, что уходить нужно поскорее. Иди…

– Ирка…

– Молчи, а то сейчас какую-нибудь глупость скажешь и все испортишь. Не нужно мне в вечной любви клясться, сначала еще выжить надо.

– Вот уж нет, – отрезал десантник. – Коль начал, так и окончу!

И рубанул, ощущая себя ныряющим в ледяную прорубь на Крещение:

– Выйдешь за меня? Не сейчас, понятно, когда обратно вернемся.

– Нашел время, – глухо пробормотала девушка, по-прежнему не оборачиваясь. – Разве так предложение нормальным девушкам делают?

– Не знаю, не пробовал пока. Да и какое мне дело до нормальных девушек? – Алексей ощущал, что несет что-то не то, но и остановиться уже не мог. – Мне нормальные не нужны, мне только такие, как ты, нужны. Ну, в смысле, нужна. Одна-единственная! Которая гранаты кидать умеет. Ты, Ирка! Так выйдешь?

– А я, значит, ненормальная? – Савушкина наконец повернулась к нему, шмыгнула носом. В уголках глаз замерли крохотные хрустальные капельки, одна из которых уже сорвалась вниз, торя по грязной коже светлую дорожку.

– Нормальная, конечно, я вообще совсем не то имел в виду… Ирк, да не путай ты меня! Я и без тебя запутался. Просто ответь, да или нет?

– Ну конечно, да, Лешенька. Если выживем, понятно… все, милый, вот теперь точно иди. Мне нужно одной побыть. Леш, ну пожалуйста, не нужно сейчас спорить! И говорить больше тоже ничего не нужно! Ступай уже!

– Понял, – Степанов послушно поднялся на ноги. На душе было… странно. Одновременно и легко, и тяжело. Легко – оттого, что впервые в жизни услышал и произнес те самые главные слова. А тяжело – поскольку он только сейчас осознал, что совсем недавно мог ее потерять. Навсегда. И все еще может, потому что идет война, а война – самое неподходящее время для любви. Для героизма и самопожертвования – да, для смерти и боли – тоже, но не для любви. Хотя, кто его знает… возможно, он как раз и не прав. Война, какой бы кровавой и жестокой она ни была, штука преходящая, а любовь, как ни крути, вечна…

– Выяснили отношения, разведка? – придержал его за локоть невесть откуда появившийся Батищев, отрывая вздрогнувшего от неожиданности десантника от философских размышлений.

– Михалыч, душевно прошу, отстань. Подслушивал, что ли?

Контрразведчик зло рявкнул – совсем негромко, чтобы другие не услышали:

– Не борзей, Степанов, со старшим по званию разговариваешь! Хорошо, товарищи диверсанты не слышат, они б точно не поняли.