Откуда шведы могли почерпнуть неверные сведения о событиях, происходивших на Руси? Во-первых, конечно, они питались сведениями, которые доставляло общение приграничных жителей. Но можно предполагать второй, более важный источник. В Швеции в тот момент находился подавшийся в бега князь Андрей Ярославич. Очевидно, он должен был как-то объяснить оказавшим ему гостеприимство шведам, что заставило его бросить родной дом и княжение и бежать за море. Понятно, что для объяснения такого поступка описание бедствий, творящихся на Руси, должно было быть весьма ярким. Иначе такое бегство было бы непонятно. И уж он, видимо, нарассказывал им. Вот шведы и решили воспользоваться моментом. Но не удалось. Интересно, что Швецией в этот момент руководил в сане регента ярл Биргер. Если считать вместе с Невской битвой – это была его вторая неудача.

Гнать шведов и немцев не пришлось, но Александр все-таки пришел в Новгород совместно с митрополитом. Летописец отмечает, что князь не ставил горожан в известность о своих планах. Это вызвало пересуды. Некоторое говорили, что князь собрался в поход на чудь. Однако, в конце концов, выяснилось, что Александр решил предпринять поход на емь. Выбор цели был обусловлен тем, что с начала XII в. емь была главной целью шведских крестовых походов и, очевидно, к тому времени была ими в значительной степени покорена. То есть удар по еми был, фактически, ударом по зоне шведского владычества.

В поход князь взял новгородский полк. Путь был трудным: «Бысть золъ путь, акыже не видали ни дни, ни ночи; и многымъ шестникомъ бысть пагуба». Однако для новгородцев кончилось все хорошо. Они «здорови» вернулись домой. Летопись не сообщает о конкретном результате похода. Но как минимум демонстрация военной силы и серьезности намерений была произведена. После чего «князь поиде в Низ», то есть вернулся в стольный Владимир.

Александру предстояла серьезная эпопея по наложению на Новгород татарской дани. Жителей Северо-Восточной Руси убеждать и уговаривать выплачивать дань монголам необходимости не было. Они на себе испытали силу татарских полков, видели разорения и смерти. Новгородцам же до конца 1250-х гг. удавалось жить в блаженном неведении. Однако дошла очередь и до них.

Но прежде самих татар до Новгорода дошла «весть». Распространение информации в средневековую эпоху может стать предметом особого исследования. Понятно, что до новгородцев доходили истории о разорении, постигшем остальные русские земли. Однако, как было сказано, новгородцы умудрялись даже к опасности, стоящей у дверей, относиться весьма легкомысленно. Нежелание платить дань базировалось на шапкозакидательском настроении, которое в Новгородской земле было, судя по летописным данным, весьма распространенным социально-психологическим явлением. При этом, конечно, среди новгородцев были и здравомыслящие люди, которые понимали, что шутки с татарами могут кончиться плохо. Разноголосица мнений по горячему вопросу привела к тому, что «святошася люди чересъ все лето».

Понятно, что с морально-этической точки зрения нежелание сдаваться без боя и выплачивать дань выглядело более предпочтительно. Гордое желание оказать отпор врагу захватило даже сына Александра – молодого князя Василия. Василий примкнул к партии, намеренной отстаивать свободу Новгорода. Впрочем, Василий, как и большая часть его подданных, непосредственно дела с татарами не имел, в Орду не ездил и юные свои годы прожил за спиной мудрого отца. Его юношеский порыв у родителя сочувствия не нашел. Очевидно, Александр прибыл в северную столицу в столь решительном настроении, что Василий предпочел убежать из Новгорода в Псков. Александр приехал с татарскими послами. И ему, разумеется, скандал в собственном семействе был ни к чему – на повестке дня стояли серьезные вопросы, и перспектива расхлебывать «шалости» первенца его совершенно не радовали.

Вот тут-то новгородцы узрели княжеский гнев. Понятно, что главная досада князя была на сына – Василий должен был решать возникающие проблемы так, как сделал бы на его месте сам Александр, а не усугублять их. В реальности же сын не облегчил отцу дело, а лишь навесил на плечи еще одну проблему к уже имевшимся. Но сын есть сын. Что бы он ни совершил, отцовская любовь всегда найдет повод для снисхождения. Александр ограничился лишь тем, что выгнал Василия из Пскова и отправил «в Низ». Но гнев требовал выхода. Князь нашел, на ком его сорвать. Раз он не мог возложить полноту ответственности на сына, он возложил ее на его окружение: «Дружину его казни: овому носа урезаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повелъ; всякъ бо злыи зле да погыбнеть». «Всякъ бо злыи зле да погыбнеть», – резюмирует это «воспитательное мероприятие» летописец. Напомню, что «злое дело» в данном случае – попытка организовать сопротивление татарским властям.

Поступок его выглядит неприглядно: не поддержал вспышку патриотического подъема. Но его мировоззренческий горизонт был несоизмеримо шире, понимание ситуации глубже. Благодаря князю Новгород оказался не затронут масштабными татарскими ратями. Это было сложное «уравнение». Александр решил его как мог.

Отрезав носы и выколов глаза, князь успокоился, из Новгорода уехал во Владимир. Однако проблема решена не была. Так или иначе необходимо было убедить новгородцев платить дань. Этот момент также часто дает повод осуждать князя Александра за сотрудничество с врагом. Однако необходимо понимать, что произошло бы с Новгородом, не прикладывай князь стараний к тому, чтобы убедить новгородцев подчиниться миром. Могли ордынские власти передумать накладывать дань на Новгород, раз горожане не желают ее платить? Предполагать такое смешно. Монголы еще далеко не растратили боевого духа, не потеряли вкуса к разорительным походам, не изнежились в оседлой жизни. Хан Берке был все еще тем самым Берке, который вместе с Батыем покорил полмира. Вряд ли бы он лишил себя удовольствия размяться походом на легкомысленный в своей строптивости город. Южная Русь к тому времени была покорена. Походы составляли основу жизни степных воинов. В случае, если бы миссия Александра была провалена, ничто не спасло бы Новгород от тотального разорения.

Александр подверг город «психологической атаке». Зимой 1259 г. в Новгород явился княжеский боярин Михайло Пинещинич и объявил, что татарские рати уже в Низовской земле (то есть в Северо-Восточной Руси) и готовятся напасть на Новгород. Тут уже и у самых храбрых новгородцев сдали нервы, и согласие на выплату дани было получено.

В Новгород прибыли «оканьнии Татарове сыроядци Беркаи и Касачикъ с женами своими, и инехъ много». Новгородцы устроили бунт. Учинили «много зла». Впрочем, бунт был весьма своеобразный. Например, бунтующие новгородцы учинили много зла «по волости», то есть на сельских территориях, принадлежавших Новгороду, где никаких татар, собственно, не было.

Однако татарские чиновники, видя расходившихся горожан, в самом деле несколько испугались. Не до такой степени, конечно, чтобы покинуть город, но вполне достаточной, чтобы попросить князя об усилении охраны. Князь просьбу уважил: повелел сыну посадничему и детям боярским стеречь резиденцию ханских чиновников по ночам. Меж тем амплитуда народных волнений продолжала увеличиваться. Городская чернь призывала умереть честно «за святую Софью и за домы ангельскыя». На вече возник спор: «Вятшии велятся яти меншимъ ло числу». В общем, новгородцы едва не подрались. Однако, в конечном итоге, после бурного выяснения отношений, Бог их от кровопролития уберег. Новгородский летописец описывает и яростный гнев горожан, и трепет ордынских чиновников. Его можно понять: ситуация была тяжелой, нужно было хоть как-то показать, что решение о сдаче было выстрадано людьми. Однако сухой итог заключался в том, что новгородцам пришлось подчиниться. И ханские чиновники покинули город не раньше, чем получили то, за чем приехали. Причем книжник возлагал ответственность за подчинение не на всех горожан, а на знать: «И бысть заутра, съеха князь с Городища, и оканьнии Татарове с нимь; и злыхъ светомь яшася по число: творяху бо бояре собе легко, а меншимъ зло».