7 мая 1955 Томас Манн отправился на торжества в Штутгарт, 13 мая он прибыл в Веймар. Как и шесть лет назад, западногерманская пресса обрушила на него вал критики, а в ГДР его ожидал триумфальный прием. Однако и там не обошлось без ложки дегтя: задним числом он узнал, что философский факультет Йенского университета отказался присудить ему степень почетного доктора. Спасти ситуацию вызвался медицинский факультет, однако такой вынужденный маневр никак не вписывался в проект высокого начальства в Берлине. Оно оказало давление на философский факультет. Необходимость присуждения Томасу Манну докторской степени была обоснована с опорой на тот имидж, который Советский Союз ему создал и с 1945 года неустанно совершенствовал. Как говорилось в письме из Берлина, исключительная значимость Томаса Манна коренится в «его позиции в защиту мира и прогресса и против американской политики поджигания войны». Отказ в присуждении ему докторской степени, указывалось в письме, является не чем иным как выпадом против правительства ГДР. Намек был слишком прямой, чтобы ученый совет философского факультета мог его не понять. В итоге Томас Манн стал почетным доктором философии Йенского университета[429].

Еще одна неприятная ситуция возникла в результате частной встречи. В июле 1954 года Томас Манн назвал бегство в ГДР президента Федерального ведомства по охране конституции (т. е. контрразведки ФРГ) Отто Йона «в высшей степени забавным». 15 мая 1955 года Йон случайно встретил Томаса Манна в фойе веймарского отеля «Интернациональ» и разговорился с ним. Свои впечатления от разговора Йон 22 мая опубликовал в газете «Берлинер цайтунг». В его статье, в частности, говорилось:

В его [Томаса Манна. – А.Б.] словах слышался шок от недомыслия западных «государственных мужей». Он говорил о безрассудном ненавистничестве западного мира по отношению к коммунизму и разделял мои опасения, что эта враждебная кампания травли, развернутая по образцу национал-социалистической пропаганды, основного зла нашего времени, снова грозит совратить наш народ и вовлечь его в полную национальную катастрофу. <…> Как итог моей беседы с писателем мне запомнилось, что он не одобряет и политику Федерального правительства [т. е. ФРГ. – А. Б.]. <…> Нов Веймаре Томас Манн также указал немецкому народу путь. Когда на праздничном банкете в его честь он с радостью говорил о встрече с «советскими друзьями», он подал пример искренней готовности к дружбе с народами Советского Союза <…>[430].

По форме статья Йона была образцом пропагандистских технологий. «Нужные» акценты в ней были усилены, излишние – ослаблены; из частного случая делался весомый общий вывод; авторская эмоциональная оценка подавалась как мнение собеседника; тезис, касающийся главного врага, – для ГДР им была Западная Германия, а не Америка – произносился словно невзначай, но вместе с тем подчеркивался как итог всего разговора. По содержанию статья слишком отчетливо перекликалась с многочисленными высказываниями Томаса Манна, чтобы в ней можно было усмотреть намеренное искажение его взглядов с целью пропаганды. Ион и его коллеги умело воспользовались ими, стилистически усилили их эффект и – поставили Томаса Манна в крайне неудобное положение на Западе.

Писатель, несомненно, никак не ожидал, что Ион использует доверительный частный разговор для пропагандистской статьи. Задним числом, обобщая итоги поездки в Штутгарт и Веймар, он записал в дневнике: «В гостинице встреча с Ионом. Его бестактность [Indiskretion]»[431]. Эрика Манн, которой время от времени приходилось «опровергать» неосторожные высказывания отца, пожаловалась на публикацию Вальтеру Янке. Она утверждала, что в статье Иона нет ни слова правды[432]. К сожалению, Эрика Манн была в данном случае слишком пристрастной свидетельницей. Скорее всего, спецслужбы ГДР организовали встречу и откровенный разговор западногерманского перебежчика с Томасом Манном, чтобы выставить писателя противником политики ФРГ. Томас Манн в очередной раз стал жертвой своего легковерия и «старомодных» этических представлений. Немецкие же коммунисты наконец-то смогли воспользоваться им без оглядки на щепетильность Бехера и советских товарищей.

26 мая 1955 года, за десять дней до юбилея, Томас Манн оглядывался на свою поневоле политизированную жизнь и размышлял о своих заслугах: «Как там будет со швейцарским гражданством? Что будет делать Бонн? Оттуда мне вряд ли можно что-то ожидать или принять. Все было бы слишком поздно, особенно “крест за заслуги”. Pour le Merite тоже будет слишком поздно. Эти награды, которые давным-давно носят менее достойные, мне отвратительны. Было бы приятно получить голландский орден, почтение от французов меня бы порадовало»[433].

Советских орденов и премий он принять не смог, но почтение было оказано ему другим путем. В Москве в начале июня состоялся юбилейный вечер в его честь, устроенный правлением Союза писателей СССР, правлением Всесоюзного общества культурных связей с заграницей и Институтом мировой литературы имени Горького.

ФБР вело его личное дело до 10 августа 1956 года. Последняя запись в нем гласит: «Сдать на хранение по причине смерти» («Subject deceased, to file»)[434]. Вырезка из «Правды» от 1 ноября 1954 года стала последней единицей в его советском личном деле. Сообщений о поездке в Штутгарт и Веймар в него уже не вошло. В августе 1955 года Томас Манн умер, и дело было закрыто. Но его статус в советской идейно-культурной табели о рангах определил его долгую посмертную славу[435]. С 1959 по 1961 год в СССР вышло десятитомное собрание его сочинений общим тиражом 137 тысяч экземпляров. В 1968 году была переведена библейская тетралогия. Росло число филологических исследований его творчества, в том числе монографий. До конца восьмидесятых годов советское литературоведение рассматривало Томаса Манна строго по канонам марксистской доктрины. Полный перевод «Размышлений аполитичного» на русский язык вышел только в 2015 году, через двадцать четыре года после распада Советского Союза.

Почетное место Томаса Манна в советском культурном пантеоне отразилось и на отношении к его семье. В 1964 году вдова писателя, которой тогда был восемьдесят один год, обратилась к первому секретарю Союза писателей СССР Константину Федину с просьбой посодействовать переводу ей тантьем от советских изданий книг ее покойного мужа. Советский Союз по-прежнему не присоединялся к Бернской конвенции по авторским правам, но для вдовы Томаса Манна было сделано исключение. Государственный комитет по делам издательств, полиграфии и книжной торговли СССР распорядился перевести ей около 17 тысяч швейцарских франков[436]. В письме секретаря правления Союза писателей главе этого комитета было сказано: «Ввиду больших литературных заслуг Томаса Манна и его всегда дружественного отношения к Советскому Союзу секретариат правления Союза писателей СССР считает необходимым удовлетворить просьбу Кати Манн о выплате гонорара за опубликованные у нас произведения