Хотя Окада не переживет войну, из его дневника мы знаем, что генерал-лейтенант чрезвычайно осторожно говорит главе Кэмпэйтай о том, как он обескуражен. Окада намекает, что если забрать статуэтку из храма, это может повредить драгоценному общественному мнению, без которого не обойтись в том случае, если американцы начнут вторжение и надо будет заставить сто миллионов людей, верных Его Императорскому Величеству, стоять насмерть. Сейчас любой, у кого осталась хоть капля здравого смысла, понимает, что война уже проиграна; но публично усомниться в неизбежной победе Японии — значит лелеять «пораженческие настроения», а это основа измены. И за меньшее многих избивали, бросали в тюрьму, казнили или попросту убивали; и генерал-лейтенант об этом знает.

После обсуждения решено, что пока Его Императорское Величество останется во дворце. Наконец императорские придворные власти и военные чины приходят к согласию — идол останется в Храме Бэндзайтэн.

ИЮЛЬ 1945 г.

Но, как и бессчетное число раз в прошлом, Кэмпэйтай плевать хотела на политический консенсус и действует по-своему. Во втором докладе офицера Такахаси говорится, что верховный священник Храма Бэндзайтэн рассказывает прихожанам, будто во время медитации ему явилась богиня Бэндзайтэн. Она поведала ему, что мир уже близок, и велела научить прихожан не бояться грядущих месяцев.

Взбешенный этими докладами, генерал Кэмпэйтай объявляет идола собственностью Бго Императорского Величества и велит Такахаси конфисковать идола любой ценой. (Ни один из Кэмпэйтай и мысли не допустил о том, что Бэндзайтэн предсказывает мир вследствие победы, а не поражения, — возможно, это означает, что в их общей истерии еще теплится искра здравого смысла.)

Относительно дальнейших событий существуют разные мнения. Вот что известно:

Офицер Такахаси с вооруженным отрядом в двадцать — тридцать человек прибывает в храм и требует встречи с главным священником. Священник приглашает Такахаси во внутренний зал храма. Там они пьют чай, и Такасахи объявляет ультиматум: священник либо отдает статуэтку Бэндзайтэн, либо идет под арест. Дав священнику час на размышления, Такахаси выходит из храма ждать решения. Минут через сорок из дверей храма валит дым.

Кое-кто из свидетелей, которые собрались у храма, утверждает, что Кэмпэйтай подожгли храм, чтобы выкурить оттуда священника и трех монахов. Кое-кто даже говорит, что неожиданно взорвались те самые три несработавшие американские бомбы «М-69», залив священную землю напалмом. Судя по тому, что случилось потом, вероятнее всего, священник и другие служители сами подожгли храм, принеся себя в жертву.

Как бы там ни было, вскоре Храм Бэндзайтэн, священное здание, чудесным образом не пострадавшее при стольких налетах американцев, охвачено пламенем. Ошарашенные солдаты Кэмпэйтай стоят как вкопанные, а офицер Такахаси, впав в буйную истерику, вдруг кидается в горящий храм. Включив мозги или, возможно, выключив их, несколько смельчаков бегут следом. Через мгновение они появляются из храма, задыхаясь, и несут на руках потерявшего сознание Такахаси.

Буквально в ту же секунду храм рушится. Оставшиеся внутри священник и трое монахов сгорели или задохнулись в дыму. На следующее утро находят их обугленные, почерневшие трупы — они так и сидят на полу, скрестив ноги, будто все еще медитируют. Офицеру Такахаси повезло — у него лишь несколько сильных ожогов на правой руке, которую потом ампутируют. Статуэтку Бэндзайтэн среди развалин не нашли. Не не найдут, как и многое другое, утерянное во время войны.

— Август 1945-го, — сказал Кудзима, протирая очки полой вельветового пиджака и водружая их на нос. Не успел он снова рта раскрыть, как лампы дневного света в «Ханране» замигали и вырубились. Внезапная темнота сбила меня с толку. Я уже давненько не глядел на часы, но, судя по блеклым солнечным лучам цвета ржавчины, сочащимся сквозь витрину, было уже около шести вечера.

— Извините за помеху, — заворчал Кудзима. — Свет через секунду включат. Нечто вроде маленького напоминания от хороших людей в электрокомпании. Кажется, с моим счетом возникло недопонимание. Темнота ненадолго.

Дела в «Ханране» еще паршивее, чем я думал. Я попросил Кудзиму продолжать.

— Август 1945-го, — повторил он. — Ну, полагаю, все знают, что тогда случилось. Хиросима, Нагасаки, атомная бомба, знаменитое радиовыступление императора и неизбежная капитуляция Японии. Если истории должны заканчиваться искусственно, то на этом история о Храме Бэндзайтэн и кончается. В отличие от многих других святилищ и храмов по всему городу, после войны этот храм так и не восстановили. Может, потому, что после исчезновения статуэтки в нем больше не было толку. Но я считаю, что с пропажей это было мало связано. Я уверен, что воспоминания о довольно уникальном разрушении храма были слишком болезненными, чтобы к ним возвращаться. Если бы храм восстановили, это попросту заставило бы людей помнить, а люди хотели забыть. Как хотели забыть о столь многом в Японии времен войны.

— А этого офицера Такахаси вообще судили? — спросил я.

Даже в темноте я разглядел, что Кудзима ухмыльнулся.

— По каким обвинениям? — спросил он в ответ. — Преступления против человечества? Разрушение культурного достояния? Убийство невинных мирных жителей? По этой логике оккупационным войскам пришлось бы собственных генералов судить как военных преступников! Нет, полковника Такахаси так и не судили. Фактически токийский трибунал по военным преступлениям не предъявил обвинения ни единому офицеру Кэмпэйтай, потому что они занимались прежде всего внутренним террором, направленным в основном на соотечественников. Кажется, именно Кэмпэйтай и прочие, кто систематически истреблял любое сопротивление военным усилиям, несут ответственность за последующие зверства, но…

Кудзима замолк и вздохнул так тяжко, что зашевелились потрепанные бумажки на столе.

— А что случилось с Такахаси после войны?

— История об этом умалчивает, — ответил Кудзима. — После того, как было объявлено о капитуляции, три дня небо над Токио было черным от дыма. На этот раз не из-за американских бомб, а из-за военных и правительственных чинуш, которые пытались сжечь как можно больше записей до прихода генерала Макартура и его войск.

— Прикрывали свои задницы.

— И свои тылы, — добавил Кудзима. — За пятнадцать лет с азиатского континента вывезли бесчисленные награбленные миллиарды в золоте, платине, бриллиантах и драгоценностях. И поныне никто не знает, сколько всего было награблено или где в итоге осело. Годы после капитуляции были полным хаосом. За границей оказалось шесть миллионов японских военных и военнопленных, и их надо было репатриировать; в разрушенных городах несколько миллионов бездомных; осиротели тысячи и тысячи детей. Кое-кто влачил существование подобно кротам, живя в подземных тоннелях метро. Угроза голодной смерти была вполне реальной, а еду можно было купить только на черных рынках, и все их контролировали банды и бывшие военные. Многие люди выжили только потому, что ели жидкую кашку из риса с опилками. Безрадостные, отчаянные времена.