– Никогда вам не бывать свободными! – усталым голосом произнес Терп. – Отсюда нет выхода.

– Я хочу в город! Я больше не выдержу, – разрыдалась Эва.

Себастьян, дрожа всем своим крупным телом, подошел к ней и невольно оскалил огромные желтоватые зубы. Терп сделал несколько шагов в нашу сторону. На затворе ружья видны были следы его потных пальцев.

– Она больна, – негромко сказал Терп. – Она ненормальная. Бедная несчастная психопатка. Придумала себе отца-астронома, который изучает солнечную корону. Идем домой, Эву-ня. Мама глаз не сомкнула, мы всю ночь тебя искали.

– Не верьте ему! – крикнула Эва. – Он врет! Я никогда туда не вернусь!

Феля, присев в сторонке, чесалась и искала блох. Притворялась, будто с нами незнакома.

– Он тебя заговорит, старик, держи ухо востро, – тихо проворчал Себастьян. – Потом я тебе все объясню.

Терп подошел еще ближе, несмело коснулся худенького Эвиного плеча. Не глядя на нас, строго сказал:

– Перестань валять дурака при посторонних. Наши дела никого не касаются. Пошли домой, нечего терять время.

Над нами, раскинув неподвижные крылья, парил большой ястреб. Он смотрел на нас с высоты и, казалось, чего-то ждал.

– Ты вся мокрая, губы синие, ну что ты вытворяешь, малышка?

Эва яростно рванулась, а Себастьян зарычал каким-то странным, плачущим голосом.

– Ты ночью хотел нас убить, – внезапно сказал я.

Терп посмотрел на меня, будто только сейчас заметил. Откуда-то снизу вылез седенький старичок, Константий, с погасшим конюшенным фонарем. Он добродушно улыбался, пряча улыбку в зеленые, точно водоросли, усы.

– Я хотел вас убить? – Глаза у Терпа были красные от бессонной ночи. – Каникулы уже кончились, возвращайтесь-ка лучше к себе. Нечего вам здесь делать.

– Берегись! – прорычал Себастьян. – Винтовка заряжена.

– Боишься? – криво усмехнулся Терп. – Может, предпочитаешь на кулаках? У тебя есть право на реванш.

Цыпа уже был у нас за спиной. Он драл своими грязными когтями землю, словно разогревая застывшие мышцы.

– Не откажусь, – сказал я и засучил рукава.

– Держи, Константий. – Терп бросил старику винтовку. – Чего это ты так вырядился? Чистый гномик.

Тут только я сообразил, что на мне дурацкий киношный скафандр. Цыпа отвратительно икнул и вдруг запел:

– Не так страшен волк, когда в лес смотрит. Нас черными портками не запугаешь.

– Держи его на дистанции и не пропускай ударов, – шепнул Себастьян. – Помнишь, как я тебя учил?

– Бегите, я его задержу.

– Нет. Мы тебя одного не оставим. Или все, или никто, – зашептала Эва. – Скажи еще раз, что ты меня любишь.

– Начнем? – спросил Терп.

Огромный аист опустился под нами на луг. Покачивая длинноклювой головой, чинно вышагивал среди высоких трав.

– Начнем, – машинально повторил я, думая совершенно о другом, вернее, о чем-то, что мне страшно хотелось, но никак не удавалось вспомнить.

– Ни пуха ни пера, – шепнула Эва. – О боже, где мой камень? Есть, спасибо тебе, мамочка. Если мы уцелеем, я никогда в жизни больше не совру, клянусь.

Где-то у нас за спиной ехал утренний поезд. Колеса тяжело погромыхивали на стыках рельсов. На другом берегу реки вдруг раздался стон. Но это всего лишь эхо жалобно повторило свист старинного паровоза – очень смешного, с высокой трубой и красными, словно измазанными вареньем, колесами.

– От потеха, – протянул серебристый Константий, предвкушая отличную забаву.

– Только выдержи первый натиск, старик,– почти беззвучно пошевелил черными губами дрожащий Себастьян.

Паровозный свист поплыл над рекой в сторону города и еще с минуту бился в поисках выхода среди каменных стен. Терп украдкой перекрестился, а может, просто смахнул попавшую в глаз ресничку, сулящую удачу.

Мы вышли на ровную площадку между разбитыми валунами, на сколах которых поблескивали мелкие вкрапления слюды.

Мне вдруг показалось, Терп что-то говорит. Я видел полуоткрытый рот и кончик языка, боровшегося с каким-то слогом.

– Хочешь что-то сказать? – спросил я.

Он с трудом протолкнул в пересохшее горло слюну.

– Ты уже никогда не будешь меня преследовать. Вот я и радуюсь.

– Это ты приходишь ко мне по ночам.

– Принимай вызов, брат, – неприязненно улыбнулся он.

Наши кулаки соприкоснулись, а потом Терп отступил и стал приплясывать на полусогнутых ногах.

– Кукаре… – попытался издать боевой клич Цыпа, но только громко икнул и торопливо распушил жалкие перышки своих обвислых крыльев.

Терп уставился мне в глаза. Взгляд его был такой напряженный, такой пронзительный, что у меня запылали веки, и я стал быстро моргать, чтобы их остудить. Он же, воспользовавшись моментом, прыгнул вперед и двинул меня правым кулаком. Удар был несильный и пришелся куда-то пониже уха, но мне стало больно, и эта колючая боль мгновенно меня отрезвила. Я ударил его снизу в живот – так называемым апперкотом. Почему-то он даже не закрылся локтем, только с некоторым опозданием отскочил и расслабил мышцы.

Я прыгнул за ним, намереваясь добавить, но мы как-то неуклюже столкнулись и некоторое время довольно вяло обменивались короткими ударами.

– Ты обо всем забудешь, – прохрипел Терп мне в ухо. – Это единственный выход.

Я хотел ответить, но тут он двинул меня головой. Удар пришелся в лоб, вернее, в переносицу; ощущение было такое, будто в нос мне влили целый сифон газированной воды. Я поднял руку, чтобы потрогать то место, где с шумом лопались горячие пузырьки, но в эту минуту он заехал мне кулаком под ребра.

– Кукареку! – впервые удачно пропел Цыпа. Я хотел отскочить, но Терп вцепился в мой скафандр, и я услышал, как с металлическим скрежетом разъехалась молния. Не успел я выдавить, что так нельзя, что это не по правилам, как почувствовал, что он подбирается к горлу, раздирая эластичную ткань скафандра. В уголках рта у него выступила пена, губы искривились в какой-то застывшей, неживой усмешке. Я попытался освободиться, оттолкнуть тяжелое тело, стряхнуть с себя летаргическое оцепенение. Уперся обеими ладонями ему в грудь, но он потянул меня на себя, наши ноги переплелись, и мы кубарем покатились вниз по склону.

– От потеха, – хихикал старикашка. – Сущая потеха.

Терп всем телом придавил меня к земле, пальцами судорожно стягивая ворот проклятого киношного наряда. Я начал задыхаться. В ушах что-то громко стучало, наверно мой собственный пульс. Будто сквозь сон я услышал далекий отчаянный крик Эвы, Себастьян лаял дрожащим басом перепуганной дворняги, пьяненький голосок давился хриплым «кукареку», и, заглушая все эти звуки, шумела река, неудержимый страшный потоп.