– Пикнешь – пришибем.

Они, эти ночные тени, думали, что меня нет. Что я среди ночи привычно отсутствую. А я дома. Я вышел на их шум и нес свечу в руке. Пламечко свечи едва-едва вытягивалось по моему ходу. Безветрие.

Один из них, что помельче и пошустрее, смеялся:

– А не пикнешь – подбросим тебе бутылку водяры. Кристалловской!.. Усек?

И все тот же характерный их смешок (во тьме нарочито искаженный) – смех без жалости.

Ничуть меня не боялись. Ни как спохватившегося хозяина сарайчика (их краденое на моей земле), ни как ночного свидетеля. Они устали, неся тяжесть в мешках – изрядную тяжесть! Устали – и хотели перекурить. Здесь же, в сарайчике. Можно было и при мне. (Тьма же!) И закурили.

Именно заслышав машину (кто-то на ночь глядя вернулся в поселок), воры напряглись. Не стали уходить сразу, а решили перекурить в моем сарайчике. Они хотели быть не узнаны. И были бы не узнаны, уйди они по простоте сразу. Но именно предосторожность (излишняя), как это частенько бывает, увязалась с неожиданностью. Машина ползла мимо дач, а потом возьми и поверни в проулок.

Луч ударил. Луч ударил и тоже медленно-медленно пополз. А они сидели, курили… Фары проехали по их лицам… Да как медленно. Да как отчетливо. (Случай не спит. Случайная же машина!) И я увидел то, что скрывалось.

Каждый раз при ночных встречах на тропе воры искажали голос. Это не было желанием напугать – это вовсе не было блатной малаховской придумкой, как я считал. Потому что не были они малаховцами. Они были наши. Каждый из них. Я их узнал. Луч света так и впечатывал мне из тьмы их личики – портрет за портретом.

Они были наши, это безусловно, но я успел подумать, что во тьме, в ночном их деле, я-то для них не наш. И это стоило попомнить.

– Подбросим… Подбросим тебе на бутылку!

Характерный, без жалости, смех, который сразу дает заглянуть в их жесткий, напряженный круг. И ведь рядом где-то… Совсем близко… Однако это другой круг… Круг не задир и не драчунов, а хапуг и насильников. Вонючий и злобный круг. Где все время ведутся жесткие счеты. Свой – не свой. Сдал – не сдал. Наехал – смолчал. И так далее… Конечно, я не стал о своем ночном открытии болтать и распространяться. Само всплывет!.. Как известно, злобный, завистливый их круг сам собой иногда вдруг страшно разрастается до гражданских, до мировых войн. До нескончаемых гангрен и вони окопов… Но это уже о другом. А обо мне в тот вечер всё просто. Наехали – смолчал.

Днем насчет товара я полюбопытствовал. Как-никак в моем сарае!.. Но я плохо развязываю узлы. (Зато хорошо открываю замки. Гвоздем. Шпилькой…) Ну, а узлы – никак. Ломкие ногти… И не то проворство… Смотрю на узел так. Смотрю этак. Не знаю, как подступиться.

Узел могуч. Но я тоже раззадорился. Все-таки я пролез, пробрался в его бугры и извивы черенком ножа. Кое-как!.. Едва не порезался, потому что нет-нет и хватко брался рукой за само лезвие. Ощущение странной и нелепой, хотя и притягательной возни.

Что там?.. В мешках оказались наскоро сворованные части машины… Трамблер… Аксессуары… Раздетый «жигуль»… Но чей?.. Откуда же мне, безлошадному, знать?

«Малаховские» – обо мне. Хотя это были другие ночные тени. (Другая, более молодая группка.) Я шел кустами – всё слышал. Их голоса были неискаженные и потому знакомые. Отдаленно даже родные.

– Он?.. Да это наш мудак… Лунатик поселковский.

– Лунатик – это кто?

– Шиз.

– А чего он к твоей Ольге?

Смех:

– Он не к Ольге – а к ее, я думаю, холодильнику. К выпивке. Не успел он, я думаю… Мы его спугнули.

– Это он и вчерашнюю нашу водку мог прибрать?

– Запросто.

– У нас бы во флоте такого окунули.

Но воруют они как сумасшедшие!.. Без тормозов!.. Воруют по-крупному и по самой-самой мелочовке. Воруют у слабых… У больных… Воруют у ментов… Им все равно. Они не могут остановиться… Я никогда не видел, чтобы так безудержно воровали.

Слишком разогнались в своем ремесле. Они уже сами не выдерживают своей алчности. Все дело уже в скорости… Так разогнались, что на них боязно смотреть. Боязно и страшно – за них… Казалось, их вот-вот унесет ветром.

Шли мы с Петром Иванычем час, не меньше. В темноте обозначились наконец островерхие кучи. Неразрешенная свалка растет здесь уже лет десять. Настоящие курганы.

Как мы во тьме найдем его телевизор?.. С нашего края (мы подошли) выброшенная битая мебель… Вразброс… Обходим… Я шагаю, еле-еле выбирая ноги… Полоса вонючего тряпья. Спотыкаюсь… Но вот идти чуть полегче, когда меж куч зазмеилась тропа.

Ага! Прямиком на всё это взгорье хлама всходит живая дорога. Размятая колесами тяжелых грузовиков. Я зову, и Петр Иваныч быстро присоединяется ко мне:

– Да, да!.. Ты прав… Где-то здесь они и прячут. Но поди найди!

А вид сказочный: бесценные россыпи… это засеребрились под нашими ногами звонко пустые банки из-под пива. Их миллионы. Я иду и невольно пинаю их.

– Перестань же. В ушах звенит!

Петр Иваныч ворчлив. Обворованный старый человек негодует как ребенок. Его сознание отброшено в детство – в годы обид. Он и движется по-детски неуклюже. Оступается… И кричит на меня: ну ты!.. Не туда идешь! Не туда смотришь!.. Неудача делает стариков беспомощнее, чем они есть.

А беззвездная тьма всё гуще, и тем понятнее, что поиск телевизора на свалке – дело глупое. Но спор двух стариков еще глупее. Буду молчать. Полчаса еще, я думаю, побродим… Поспотыкаемся и покувыркаемся. Пару раз он упадет с кучи, разок-другой кувыркнусь я – и, глядишь, с жизнью смиримся.

Петр Иваныч вынул фонарик, светит – и тотчас оба старика жадно, нервно, спешно вглядываются в подножный хлам. Но разве это свет! Луч хил и пляшет из-за неверного шага по мусорным колдобинам. Дрожь руки… Не разглядеть… Только бутылки под ногами и радуют глаз своим пьяным веселым отблеском.

С дороги вспыхнули и заиграли фары – машина!.. Машина!.. Мы сразу же смещаемся в ее сторону. Чтобы привязаться к месту действия. Чтобы поближе!.. Где шоферюга сваливает с машины свой мусор, там его и ждет активный вор. Там и активный наш поиск.

Мы так заспешили, что проскочили вперед лишнего. Так что теперь мы пятились… Спотыкались по-темному… А мрачный и уже развернувшийся грузовик наезжал на нас гигантским задом.

Шофер, либо вовсе нас не видя и не ведая, либо с умыслом (со свирепым презрением к тем, кто бродит по свалке) – включил ревущий подъемник, резко вздернул зад машины и как-то моментально, в секунду вывалил вдруг на нас гору мусора.

– Эй! Эй! Спятил?! – Мы едва успеваем отпрыгнуть.

Уехал. Нас обволакивает хламная, горчащая во рту пыль.

Но теперь мы знаем, где искать. Фары уехавшего отследили нам свежую пядь земли, а на ней сегодняшние вмятины – следы подъезжавших и отъезжавших грузовиков.